Не убоюсь я (СИ)

Финвэ, не выпуская из рук ожерелье и копье, медленно побрел к родительской, а ныне только его собственной, хижине, и толпа расступалась перед ним. Уже за его спиной снова заговорили все разом. Некоторые плакали, заламывая руки, иные же проклинали Черного Всадника. Кто-то рассуждал о том, как тяжело теперь будет без вождя. Наверное, Финвэ должен был остановиться и сказать что-то еще, но мыслей в голове просто не осталось. Он видел только вход в свою хижину, темную, холодную и пустую, где мать больше не разведет огонь, а отец не зажарит мяса. Где они не будут все вместе шить одежду и вырезать из кости оружие, инструменты или просто безделушки. Дом казался похожим на мертвеца, на пустое холодное тело без души. И так теперь будет всегда. От этой мысли на глаза снова навернулись слезы, но Финвэ не позволил себе плакать.

Он преодолел где-то половину пути до хижины, когда чья-то сильная рука легла ему на плечо. Финвэ остановился, но оглянулся не сразу, а когда все-таки повернул голову, несколько мгновений тупо смотрел перед собой, не в силах задержать взгляд на лице другого квендо. И лишь после он узнал Имина. Лицо старейшего из квенди было бледно, а глаза влажно блестели, но в остальном он оставался спокоен.

— Я оплакиваю Тату и Татье вместе с тобой, — сказал он и крепко обнял Финвэ. — Твоя боль — моя боль, и твое горе — мое горе. Я был другом твоему отцу и твоей матери, а теперь буду другом тебе, если ты позволишь.

Финвэ не ответил, только закивал и уткнулся Имину в плечо. Тот так и стоял, прижимая его к себе, а потом стал ласково, как ребенка, гладить по волосам.

— Но ты должен быть сильным, Финвэ, — продолжал Имин. — Не уходи, поговори с этими квенди. Теперь им некого слушать, кроме тебя. А я буду рядом и помогу.

— Я все сказал, — то ли вздохнул, то ли всхлипнул Финвэ.

— Нет, не все. Ты сам знаешь, что должен сказать и сделать.

Имин выпустил Финвэ из объятий и мягко, но настойчиво подтолкнул его в сторону собравшихся. А тот действительно немного успокоился, и теперь подбирать и произносить слова стало не так трудно. Более того, на этот раз слова приходили сами, будто кто-то более мудрый и решительный говорил за него. Может, так сказал бы отец, а может, это говорил другой Финвэ, Финвэ-вождь, а не Финвэ — испуганный мальчишка.

— Таты и Татье больше нет, — громко и почти ровно произнес он. — Но они учили меня всему, что знали сами, и я готов заменить их. Я буду защищать вас, разрешать ваши споры и править вами так хорошо, как только смогу. Я буду вашим вождем, покуда я жив или пока вы не изберете себе другого вождя. И не убоюсь я ни чудовищ, ни Тьмы, ни гиблых мест, ни самого Черного Всадника!

И снова поднялся шум. Некоторые говорили, что Финвэ еще слишком молод и надо избрать кого-то более опытного, но большинство приветствовало нового вождя. Имин стоял рядом с Финвэ и ничего ему не подсказывал, но самим присутствием добавлял уверенности. Может быть, видя молчаливое одобрение старейшего, квенди и приняли нового предводителя так легко.

— А теперь принесите еды и забродившего сока, — велел Финвэ, когда все утихли. — Мы помянем Тату и Татье. Пусть каждый расскажет о них то, что хочет рассказать, и так мы будем помнить их и никогда не забудем.

Пока собирали совсем не веселый пир, к Финвэ подошли Инис, Энель, Эльвэ и Ольвэ, Атмо и Эктель, Махтан и еще множество других квенди, и каждый сочувствовал ему. Финвэ кивал и благодарил, но их речи не достигали его сердца. Он занялся тем, что должно, и просто не оставил в душе места для скорби. Иначе скорбь поглотила бы его, закрыла бы от него весь мир, как мох укутывает стволы деревьев. Такого Финвэ — вождь Финвэ — не мог себе позволить. Нужно было справить тризну, пересчитать добычу и сделать запасы. Узнать, кто именно из охотников потерялся в тумане, и отправить им помощь, если это разумно. Очень, очень много дел — и для душевной боли просто не оставалось места. Может, потому отец и мать всегда были так спокойны, если кто-то не возвращался с охоты?

А потом все собрались у большого костра и поминали Тату и Татье добрым словом. Финвэ каждого выслушивал и благодарил. Он пил, но совсем немного, несмотря на то, что предпочел бы напиться до беспамятства, даже сильнее, чем на празднике Времени Оленей.

— А ты правда не боишься даже Черного Всадника? — спросил Эльвэ после того, как каждый рассказал, что было у него на уме.

Эльвэ был выше и старше и смотрел на Финвэ сверху вниз, но теперь казалось, что они поменялись местами: Эльвэ остался таким же юношей, как и раньше, а Финвэ за эти несколько перемен звезд стал уже взрослым, а может, и вовсе старым.

— Я очень его испугался, — честно признал новый вождь. — Но больше я не стану его бояться, — он снова заговорил громко, уверенно и торжественно, повторяя уже данное обещание: — Пусть звезды и земля, и все, что есть вокруг, и все квенди, что слышали меня, будут мне свидетелями. Не убоюсь я ни Черного Всадника, ни любого другого чудища, как не убоялись мои мать и отец. Таково мое слово.