Не убоюсь зла

На этот раз этап был очень коротким, и уже четвертого ноября я снова оказался в своей "альма матер" -- Чистопольской тюрьме. Намордники на окнах еще на три года закрыли от меня солнечный свет. Вскоре после прибытия мне принесли челноки и нитки для вязки се-ток, в которых переносят овощи.

-- Приступайте к работе.

-- А что с моими псалмами?

Через несколько дней мне отдают, наконец, отобранную книгу, и я начинаю изучать нехитрое искусство плетения сеток.

За полтора года, что меня тут не было, в тюрьме поменялось руко-водство. Начальник Малофеев ушел в отставку. Его заместитель Нико-лаев повесился в припадке белой горячки. Сменился и подлинный хозя-ин -оперуполномоченный КГБ, прикрепленный к политзаключенным. Видимо, это и привело к полному изменению тактики по отношению к нам: если раньше "политиков" старались не переводить без особых на то причин с места на место, чтобы предельно ограничить общение между ними, то теперь заключенных постоянно перетасовывали, почти каж-дый день кого-то выдергивали из камеры и переселяли в другую. Заклю-ченные знакомились и, иногда не проведя вместе и недели, расставались навсегда. В каком-то смысле это делало монотонную тюремную жизнь гораздо интереснее, давая возможность, как и в зоне, узнать многих лю-дей, услышать кучу новостей, однако каждый такой переход требовал серьезной психологической перестройки: ведь в камере, если зекам уда-валось "притереться" друг к другу, вырабатывается определенный уклад жизни, при котором каждый учитывает -- или старается учесть -- при-вычки и слабости своего соседа, знает, какие темы можно обсуждать, а какие даже затрагивать бессмысленно. И вдруг человека неожиданно переводят в другую камеру, и он попадает в совершенно иной мир. Ста-рый сосед любил включать радио на полную громкость, новый его не пе-реносит вообще; старый был националистом, новый -- космополит; ста-рый доказывал, что один из ваших общих знакомых -стукач, новый утверждает, что он отличный парень...

Очутившись в другом мире, ты с грустью осознаешь, что, возможно, уже никогда в жизни не увидишь сокамерников, с которыми долго искал взаимопонимания и наконец сдружился, а как сложатся отношения с новыми соседями -- сказать трудно.

В последующие три года мне довелось общаться со многими людьми. Расскажу о некоторых из них.

С Аркадием Цурковым я познакомился на этапе по дороге в тюрьму. Когда меня везли в "воронке" из лагеря на вокзал, то по пути конвоиры захватили из соседней, тридцать седьмой зоны, еще одного политика.

Совсем молодой, лет двадцати, высоченный, как минимум метр девяно-сто, в очках с толстыми линзами, он с трудом пролез в дверь машины, теряя на ходу вещи, которые вываливались из плохо увязанного узла и кое-как перетянутого бечевкой чемодана с поломанными замками.

После долгих месяцев одиночества в карцере и больнице я обрадо-вался возможности непосредственного общения без перекрикивания че-рез камеры под угрозами ментов.

-- Аркадий Цурков. Политик, -- представился он, оторвавшись на секунду от собирания рассыпанных вещей, пожимая мне руку и одно-временно наступая своим огромным сапогом мне на ногу.

-- Щаранский, -- морщась от боли, ответил я.

-- Щаранский?! Анатолий?! -- воскликнул парень, протер стекла оч-ков и вдруг бросился ко мне. Я было подумал -- целоваться, но нет: он приблизил лицо к тому месту на моей телогрейке, где у каждого зека -- нашивка с его фамилией, и выдохнул восторженно:

-- Ой, и правда!

Тут мы с ним действительно обнялись.

Минут через двадцать мы уже перешли на "ты", и он стал называть меня Натаном.

-- А зачем ты разглядывал мою нашивку? -- спросил я его.

-- Твое лицо мне было хорошо знакомо: я видел тебя на фотографи-ях; даже когда меня арестовали, я держал в руках журнал "Тайм" с тво-им портретом на обложке. И вдруг вижу истощенного зека с мешками под глазами... А вдруг это не ты? Ой, что они с тобой сделали!

-- Но если ты сам понимаешь, что они могли посадить тебя с липо-вым Щаранским, то почему же ты веришь надписи на телогрейке? Она что, не может быть липовой?

-- Да, верно... -- растерянно сказал Аркаша и рассмеялся.

Еврейский мальчик из Ленинграда, влюбленный в математику и полный презрения к литературе и прочим несерьезным вещам, Аркадий Цурков стал диссидентом уже в пятнадцать лет. Он, как и его ближай-шие школьные друзья и подруги, критически относился к миру взрос-лых вообще и к советской действительности в частности. После оконча-ния школы они выпустили и распространили в самиздате первый номер журнала, в котором провозгласили свое политическое кредо: государст-во в его нынешней форме себя не оправдало; необходимы принципиаль-ные, в том числе экономические, реформы; предприятиями должны уп-равлять рабочие; роль профсоюзов в жизни страны нужно усилить...