Не уймусь, не свихнусь, не оглохну

Читаю вот Битова, «Пушкинский дом» (повезло), вот ведь! Ну, как? Ну, что после этого? Так и ставить надо «Пушкинский дом» — наверное, так. А. А. так и поступит.

Тяжелые дни, тяжелые. Как не хочется ошибаться, а так это просто… Забываюсь временами. Особенно тут — гастроли, спектакли и проч. Но стоит только остановиться — и чувствую в сердце тоненькую такую тоску, предчувствие такое — ах… Пьеса, пьеса, пьеса! Как заклинатель змей. Страх такой, что где-то рядом — она, а я — не вижу, и кто-то другой схватит.

12 июня 1987 г. Рига.

Длинный день. Не было спектакля. Ездили в гости к Маргарите Павловне Петровой и Владиславу — это наши давние добрые друзья… поклонники (еще с тех гастролей 75-го года). Все эти годы писали нам, и довольно часто. Вообще люди пишущие. Ехали долго на трамвае (торт, цветы).

Впечатлений вагон. Целый день думаю… что это? как это? Как они сохраняются, выживают в этом неприспособленном мире. С точки зрения среднего здоровья, обыкновенного человека — просто больные люди, ненормальные, потому что совсем ни на кого не похожи… Интересы, ценности — странные… Даже описать их почти невозможно, по крайней мере мне не удастся ни за что.

М.П. — 86 лет. «Человек трудной судьбы», как писали у нас до недавнего времени о тех, кто сидел. Она сидела дважды: в 37-м и 47-м. Жена «врага народа». Врач. Ум совершенно ясный. Память прекрасная. Читает наизусть Игоря Северянина. Да как читает! Как говорит, как рассказывает… этап, пересылочный лагерь, уголовники и т. д. Судьба страны. Время. Я смотрел на нее и думал: мы занимаемся только схемами. Пустыми изжитыми моделями, варьируя их то так, то эдак. Нет, нет… ничего подобного мы сыграть не умеем. Просто даже не подозреваем, что сыграть нужно это. Не конкретно тему сейчас имею в виду (хотя и тему тоже, в конце концов, когда-то нужно), но уровень, глубину, широту, объем человеческого космоса… В том-то и дело, что, столкнувшись с неординарным, мы привычно сбрасываем это на психическую аномалию и спокойно отправляемся в привычные «схемы», к знакомым и таким понятным «моделям».

Мы знаем, что «болезнь» — большое и разнообразное пространство, болезни бывают разные, и этим занимается медицина, а здоровье (психическое) для нас как бы уже не имеет пространства. Здоровье — нечто константное. Однотипное. Делящееся лишь на хрестоматийные «характеры» (холерик, сангвиник и проч.). Грубо так выглядит.

Болезнь иногда востребуется нами (сюжетно, чувственно и т. д.), но только иногда… В общем-то, это патология, и пользоваться ею почти неприлично. Даже не почти — твердо: неприлично. Так и говорим: «Это же — патология!». (В этом уже оценка, всегда негативная.) В пространстве же «здоровья» пользуемся точкой (пространства нет), в лучшем случае — пресловутый «характер». То есть точка с вектором — эпитетом — прилагательным.

Но ведь это щель. Щелочка! Ускользает целый Мир. Остается — функция. Мираж. Тень человека. Пространство душевного здоровья имеет структуру атома и так же безгранично, как мир… Уцепив даже несколько «связей» внутри этой структуры, надо чувствовать (эмоционально ощущать) бесконечность. Такую схему нарисовать невозможно. Можно ухватить лишь кусочек реалии, но искусство не в этой реалии, искусство — в ощущении бесконечности, в единственном счастье передать это ощущение.

Получается те-о-ре-ти-чес-ки и туманно… Но, мне кажется, я говорю о конкретных вещах. Я говорю об ограниченности (мягко говоря) того, что мы называем реализмом. То, чем мы занимаемся, — не реализм. Это — житие по лекалам. Более талантливым оказывается тот, кто научился ловко тасовать лекала, как карточную колоду. Дела нет, что лекала — плоские, и мир — трехмерный (трех ли?).

Двухкомнатная квартира завалена бог знает чем. Склад (костюмерный цех и реквизиторский вместе). Свалка. Ненормальная старуха на кривых ножках, блестящие глаза, светлые, аккуратно крашенные волосы. Временами красавица. Стихи. Судьба. Сталин, Берия. Лагеря. Война. Мужья. Болезни. Юность. Гимназия. Омск. Сибирь. Старинные фотографии. Письма Горбачеву. Партия. Надежда. Театр. Артистка. Владислав. Приемный сын. Пережил ленинградскую блокаду. Умирал. Спасала. Избиение. Влюблена! Пишет стихи (читает здорово). Он ей говорит (любимый): «Я вас боюсь!»

Или мы научимся играть бесконечность, или все мертво. Бесконечность — конкретную, каждый раз.

14 июня 1987 г.

Ночь. Пришли после «Царской охоты». Пили чай.

Во время спектакля несколько раз замечал себе: «Вот, надо записать ощущение… Это так важно, надо записать…» А сейчас сел и думаю: как же это записать… и вообще — что это такое, что нужно записать. Возникало нечто… какие-то прорывы… проколы… (не знаю, хорошо для спектакля или плохо… во всяком случае — непривычно).