Не уходи. XIX век: детективные новеллы и малоизвестные исторические детали

Я тут поймал себя на придирчивости, взявшейся откуда-то неприязни, а это всегда не нравственно и критически пресекаться должно. Вернул портрет помощнику пристава, и заметил — мы стоим с ним вдвоем, а остальные разошлись по помещению.

Стол темного дерева у одного из боковых окон — длинный с округлыми краями, не накрытый ничем явно назначен был для работы, такое следовало из его высоты — значительной слишком в сравнении с обычном столом «для сиденья». Но вот опять ощущенье малой занятости его предметами.

Я подошел ближе.

Карандаши, две пачки бумаги — видно что разной плотности, кусок картона — что-то из него вырезалось, линейки две, угольник, лекала, баночка с клеем, еще какая-то...

— А вы когда здесь убирали? — услышал я голос Казанцева.

— Вот второго дня, утром, — голос ее звучал от волнения приглушенным.

— То есть — в день убийства. При нем шла уборка?

— Нет, я всегда... когда он кушать в трактир уходил.

— Понятно. Продолжайте смотреть — не пропало ли что.

Женщина попыталась что-то ответить, я повернулся в их сторону.

— Как? — переспросил Казанцев.

— Да вроде и не пропало.

Дядя, стоявший в конце помещения у открытого шкафа, поманил меня пальцем.

— Взгляни, есть на что.

Шкаф оказался довольно вместительным, и плотным от помещавшихся там вещей.

Лисий полушубок сразу бросился мне в глаза — дорогой, совершенно новый, вот и торговая бирка на нем.

Ба, смокинг...

В этаком в высшем свете появиться нестыдно.

Еще что-то дорогое-хорошее я хотел рассмотреть, но помешал дядин голос, и почему-то тихий совсем:

— Обрати внимание — смесь.

Я не понял о чем.

Дядя, показывая пальцем, опять проговорил тихо:

— Отменные вещи перемежаются с затрапезными.

... правда, вот две кофты простые, одна сильно ношеная, еще что-то старое и дешевое, а рядом вешалка с атласными брюками...

Посмотрев, я было повернулся к дяде, но его уже след простыл — вон у полочек вдоль стены всматривается неизвестно во что.

Казанцев уже сказал женщине, что та может быть свободна, однако дядя быстро проговорил:

— Один момент. Вот тут на полке стояли такие металлические чашечки, — он показал руками, как они суживаются к низу. — Три... и четвертая еще, побольше.

Казанцев, заинтересовавшись, подошел к нему... и утвердительно покивал головой, глядя на те голые места на полке, где, стало ясно, остались следы какие-то.

Оба они повернулись к женщине.

— Были, — та подняла слегка голову вверх, — тяжелые такие.

В каждом слове ее слышалась робость.

— А когда они тут стояли? — в голосе Казанцева услышалось раздражение от этого робкого немногословия.

— Да как, — она засомневалась тому, что хотела сказать...

— Ну, уборку в последний раз делали — они тут стояли?

Лицо ее стало увереннее:

— Не стояли. А в позатот раз, — сомнения опять возвратились и голос без всякого ручательства произнес: — они, значит, стояли.

Пристав, не чувствуя смысла в продолжении разговора с нетолковою бабой, понемногу сдвигался к выходу, помощник его вообще думал о чем-то своем... женщина, вдруг, решительно подошла к столу, осмотр которого я несколько минут назад произвел.

— Тут вот коробка лежала деревянная.

Руки показали длину сантиметров в тридцать, а пальцы, словно бы ее обхватившие, — толщину в половину ладони.

Сразу мне пришло в голову, что коробка мастеровая.

— А внутри что?

Женщина двинула плечи вверх и вытянула вперед нижнюю губу, чем выразила «а не знаю».

— Тяжелая коробка? — спросил уже дядя. — Двигали ее, когда стол вытирали?

— Двигала, — опять пауза, — фунта, будет, четыре.

— Да, не конфеты, — сопроводил Казанцев, и по виду — ему тоже здесь надоело.

Женщину отпустили.

Я сразу же сказал про приятеля-художника, возможно очень, знакомого с убитым по учебе в Академии.

— И могу от графа заехать к нему.

— Очень полезно бы, — обрадовался Казанцев, — а то знаете, делать запрос в Академию, ожидать, когда они соизволят прислать ответ, — он выразительно отмахнулся от неприятной такой процедуры.

— А какой рост у покойного? — неожиданно спросил дядя у пристава.

— Немного повыше среднего, а комплекция — худощавая.

— Ну что же, можно опечатывать, — Казанцев обратился к нам: — Пойдемте, на улицу, господа.

С верхней площадки лестницы закуток перед дверью внизу показался мне маленьким, узеньким... рассматривая, я чуть привстал, препятствуя выходить другим.

— Что, обратил внимание? — прозвучал сзади у меня голос дяди.

Я поспешил вниз, чтобы успеть осмотреть взломанный замок.

... так, пропустили в щель маленький ломик или гвоздодер и вырвали язычок замка из паза... и что же — возвращаясь, художник ничего не заметил?

Сразу явилось предположительное объяснение и, вышедши наружу, я стал с нетерпением ожидать появления пристава.

А как только тот показался, сразу спросил:

— Вы говорили, убитого опознали в двух трактирах. В тот вечер, не спрашивали, он много пил?

Пристав улыбнулся, и даже с некоторой снисходительностью:

— Сытно поужинал, выпил две всего рюмки водки, чаю две чашки.

— Трактир какого разряда? — спросил дядя.

— Оба первого, что он посещал.

Разъезжаясь, договорились встретиться все втроем в 2 часа пополудни у Гурьина — отобедать и для обсуждения дел.