Не в счет

У меня ещё были возмущения, потому что Глеб свою шуточку-прибауточку выдал, щёлкнув меня по носу, невозмутимо. Он ходить на пары по химии не боялся, не парился.

Он, в принципе, из-за учебы не парился.

— Встань с меня, мамонт, — я, упираясь в него руками, пропыхтела с надрывом.

Вот… кожа и кости, а тяжёлый.

И дышать трудно.

— Не, мне и так удобно, — он протянул вальяжно, не пошевелился даже. — И кто-то говорил недавно, что я дрыщ.

— Одно другому… иногда… не мешает!

Я отбивалась и сражалась.

И снега в ладонь загребла, вот только силы не рассчитала и попала не туда.

Как говорится, упс!

— Алина, блин! — голос Лёхи Филатова из соседней группы я узнала.

Он был в очереди после Глеба.

И тоже к нашей Александре Львовне.

— Извини!

— Эй, так не пойдет!

Подняться мы с Измайловым успели, а потому новый снежок прилетел обидно по заднице. И ответить я была просто обязана.

А Глеб, проявляя благородство и джентльменство, за меня вписался.

Ненадолго, потому что на подмогу Лёхе, вопя про избиение наших, пришли сразу три одногруппника.

— Бежим! — Глеб, подхватывая наши сумки, дёрнул меня за руку.

Потащил.

По нарядной улице к остановке, на которой в первый попавшийся троллейбус мы заскочили. И не было в этом особой нужды, сто пятнадцатая группа догонять нас бросила очень быстро, но… мчаться по вечернему городу было весело.

И в троллейбусе мы смеялись громко.

Жестикулировали и говорили так, что через две остановки нас высадили.

— Измайлов, меня первый раз в жизни из транспорта выгоняли! — я шумела и негодовала.

А он ржал до слёз.

Дурак.

— Где мы вообще?

— В центре.

В старой части города, где усадьбы девятнадцатого века соседствовали с многоэтажными высотками, где жилые дома плотно переплелись с музеями, главной библиотекой и офисными центрами.

Мы пошли, читая таблички, мимо музея уездной медицины.

До Покровского пассажа, где за стеклянными огромными витринами были выставлены игрушки. Главный детский магазин города сверкал миллионом мелких ламп и хрустальными люстрами под высокими потолками.

— Смотри, какая сова!

Полярная.

Чёрно-белая.

Большая-большая.

Почти ростом с меня, она сидела у самого края витрины и глядела на нас чёрно-коричневыми, удивленными, глазами. Она казалась одинокой среди этой роскоши и людской новогодней толчеи.

Я влюбилась в неё сразу.

А Глеб вдруг отдал мне свой рюкзак и попросил подождать пару минут.

— Сейчас вернусь.

Моя полярная сова стоила заоблачных для нас, студентов, денег. Целых семь тысяч, как я узнала позже, вернувшись сюда после и спросив, она стоила. Только он её всё равно купил и мне, ничего не сказав, лишь пожав плечами, вручил.

[1] Exacerbatio, onis f — обострение. onis — то, как слово будет оканчиваться в родительном падеже, а буквой «f» означается род, в данном случае это женский — genus femininum.

[2] Dolor, orism — боль. oris — то, как слово будет оканчиваться в родительном падеже, «m» — мужской род (genus masculinum).

6 часов 53 минуты до…

Бутылку итальянского «Asti» контрабандой от Еньки притаскивает откуда-то Ивницкая. И где она разжилась такой добычей, Полина Васильевна, скромно тупясь, не отвечает. А потому я допускаю как личный загашник, так и грабёж местного бара.

С Ивницкой, когда она задается целью, станется.

Намахнуть же для её спокойствия, моей храбрости и нашего окончательного прощания с моей свободой она задалась и решила ещё минут пятнадцать назад, когда, придирчиво перебрав все бутыльки барного шкафа, добывать нормальную выпивку отчалила.

Добыла-таки.

— Арчи, тссс! — Ивницкая, прикладывая палец к губам и закрывая дверь номера ногой, требует громким шёпотом, округляет и без того большие глаза, в которых смех так и плещется. — Не стучи на мать, ребёнок. А то Женька зайдет и всё, писец котёнку будет!

— На котёнка ты не тянешь, — я, оставаясь сидеть на подоконнике и болтая ногами, хмыкаю скептически.

Наблюдаю, как в поисках ножа Ивницкая гуляет.

Открывать бутылку, судя по всему, она решила по-гусарски, как Измайлов когда-то учил. Правда, он тогда пользовал настоящую саблю и годы практики имел.

Но Польку такие мелочи не смущают.

— А если «мяу»?

— Даже если «мур-мур», — я фыркаю.

И жмурюсь, поскольку нож, смахивающий больше на тесак, Ивницкая где-то тоже находит. Потрясает им, застывая на пороге, за которым часть огромной кровати и спальни в пастельных тонах видна.

И побывать в этой постели, изображая пробуждение, я уже успела. Показала на камеру первые минуты счастливого утра, когда на лице нежная улыбка и восторг в глазах, в который Гарин, увидев потом, ни на секунду не поверит.

По утрам я не улыбаюсь.

По утрам, шатаясь сомнамбулом и на всё натыкаясь, я ненавижу весь мир и ворчу, испепеляю взглядом при попытке со мной заговорить.

По утрам я просыпаюсь голой, а не в изящных комплектах, что состоят из атласных шорт и топов на тонких беспрестанно съезжающих бретелях, которые ловить, приклеивая улыбку, мне пришлось.

И пеньюар, ощущая кожей объектив и вспышки фотоаппарата, я грациозно накинула, затянула, подходя к окну, скользкий пояс. Отодвинула невесомый тюль, чтобы панораму города на фотографиях тоже оставить.