Не в счет

И огонь святого Эльма в них тогда разгорается.

Если верить Измайлову.

А ему верить было нельзя. Хотя бы потому, что про огни Эльма, удивляя познаниями, он брякнул на сильно пьяную голову. Напечатал, стирая моё имя в телефоне, «жена» он тоже в тот вечер, но… об этом думать не стоит.

Лучше вглядеться в зеркало.

В не моё-моё отражение.

У меня вот, настоящей, не столь высокие выразительные скулы, тонкие черты лица и идеальная без единого изъяна кожа. Теперь не видно тонкого шрама над левой бровью, который от скачущего Рэмыча сохранился.

Только губы у меня, настоящей и зеркальной, совпадают. Они остаются по-прежнему чётко очерченными и яркими без всяких помад.

И мне уже делали, репетируя, и макияж, и причёску, но тогда они не смотрелись столь… завораживающе. Тогда, рассматривая своё отражение, я лишь согласно кивнула и признала, что неплохо.

Красиво.

А сейчас…

Сейчас я не могу оторвать взгляда. Чувствую себя на месте и понимаю первый раз в жизни Нарцисса, что собой так смертельно залюбовался. Я вот тоже… ловлю червонные искры и блики в обычно тёмно-русых волосах, в тонких прядях, над небрежностью которых Серж не меньше часа колдовал.

Творил, открывая шею, сложную причёску.

И невесомую, будто сотканную из ажурной и прозрачной паутины, фату на сотню шпилек и гребень он прикрепил.

Присобачил намертво, как прокомментировала Ивницкая.

— Охренеть, — она, подходя и вставая за моим креслом, выдыхает вдруг севшим голосом. — Калинина, ты всю жизнь хреново красилась. Ты такая красотка, мать! Сегодня все помрут от зависти к Гарину, а…

Язык Ивницкая, пожалуй, прикусывает.

И сильно.

Но, встречаясь с ней взглядом в зеркале, я заканчиваю про себя, читаю её мысли, которые в эту минуту большими буквами и на лбу предательски горят.

…а некоторые локти кусать будут…

Хотя не будут, потому что не придут и не увидят.

Только это уже не говорю пока я.

— А у тебя волосы на солнце золотыми кажутся, будто горят, — тему Полина Васильевна переводит топорно.

Улыбается.

Получает ответ Женьки, которая к нам подходит.

Она вот переодеться ещё раз и собраться уже успела, влезла в изумрудно-чёрное коктейльное платье. И каблуки на тонюсенькой, но высоченной шпильке под ворчание Жеки Евгения Константиновна надела.

— Это у неё от прабабушки, — голос Еньки теплеет, — она у нас медно-рыжей была. Волосы всегда короной укладывала, а Алина как-то на портрете увидела и всё так же просила сделать. Подумать только, уже невеста…

Последнее говорится вдумчиво.

Будто не для нас, будто вслух у Женьки вырывается. Появляются в зелёных — куда более ярких, чем у меня — глазах невозможные слёзы, которые за всю жизнь я видела пять раз ровно. И до паники они меня каждый раз доводили.

А потому сейчас…

— И потому вы берете с Гарина расписку, что возврату я не подлежу, — я выпаливаю спешно и ехидно, палю контору и маму, которую в коварный план посвятили. — Чего ты ржешь, Ивницкая? Они с Жекой реально эту филькину грамоту составили и после загса собрались ему подсунуть.

— Нам нужны гарантии, — Енька, моргая и прогоняя сантименты, выдает чопорно и строго, только улыбается насмешливо. — А то вернёт быстро и не мучаясь. Нет уж, страдать от твоего характера должны все!

— Твой жирный наезд на мой идеальный характер я не понимать.

— Ага.

— Я белая и пушистая.

— Исключительно когда зубами к стенке, — Женька отбривает привычно, скользит взглядом по часам, чтобы тут же повзрослеть. — Так, белая ты моя и пушистая, давай платье надевай. Сейчас уже жених приедет!

— Зануда, — я буркаю тихо.

Но встаю послушно и в спальню следом за сестрой иду.

Останавливаюсь перед висящим на вешалке платье, которое выбирала я ещё более мучительно и долго, чем всё остальное вместе взятое. Я хотела быть и принцессой из сказки, и не путаться в десятке пышных юбок одновременно.

Я хотела и чего-то простого, и «кружев-бусин-страз» одновременно.

Я довела своими хотелками до дергающегося глаза Еньку и до ругани, которая отправила меня в дальний вояж, Ивницкую, но свое идеальное платье я всё-таки нашла. «Да неужели⁈ Слава богу!» — не сговариваясь, но вполне так слаженно рявкнули они обе.

А я получила и простое кружево, и удобные юбки принцессы.

А-силуэт, как сказала консультант.

Лиф со спущенными рукавами и в меру пышные юбки из фатина. Открытый верх и часть спины. Декольте, что прилично и даже чуть скромно, но от этого ещё соблазнительней. И капли жемчуга, что по ткани корсета рассыпались.

— Осталось только зашнуровать, — говорит Енька.

А от дверей, возражая, звучит другое:

— Здесь ещё не хватает украшений, девочки мои.

— Аурелия Романовна! — я, подхватывая юбки, оборачиваюсь стремительно. — Мама!

Сложно не зареветь.

Сложно не испортить макияж, небрежные локоны, присобаченную намертво фату и не застегнутое, а оттого сползающее к полу платье.

Сложно, но я стараюсь.

И маму, пытаясь не испортить уже её наряд, я крепко обнимаю. Дышу такими знакомыми с детства духами, которые менялись, но для меня неизменными оставались. И её руки для меня остались прежними.

Тёплыми и ласковыми, и прядь волос от моих глаз она отводит аккуратно.