Не в счет

— Ну что, готова? — мама спрашивает пытливо.

Смотрит как-то так, что насквозь.

И до всех секретов, которые известны ей быть не могут.

— Корсет затянешь, как на выпускном? — я отвечаю вопросом на вопрос и улыбаюсь.

— Куда я денусь, — мама тоже улыбается.

Не торопится помогать, отступая в сторону и давая место Аурелии Романовне, которая за руки меня крепко берет, крутит, разглядывая, и так, и сяк.

И поверить, что осенью ей стукнет девяносто невозможно.

— Хороша, — она заключает удовлетворенно. — Александра, наши девочки всегда были самыми умными и красивыми, а теперь они стали ещё и совсем взрослыми.

— Я знаю, Аурелия Романовна, — мама соглашается легко и звонко.

Радостно.

Она поворачивает меня к себе спиной, чтобы корсет зашнуровать. И думается, что мама меня всё же собирает и помогает.

И приехать они успели.

— Ма-а-ам, а где Лёшка и Григорий Андреевич?

— У Еньки в номере. Наш Адмирал решил, что уж вдвоем с Евгением они с тремя детьми точно справятся, — мама, насмешливо фыркая, глаза к белоснежному потолку возводит. — Разубеждать я его не стала.

— Правильно сделала. Нельзя мешать тому, что называется слабоумие и отвага, Александра, — Аурелия Романовна… поражает, зарождает подозрение, что с мамой, на беду Адмирала, они спелись. — Да и потом, нечего тут мешаться. Наша девочка ещё не готова.

Она заявляет веско, протягивает мне квадратный бархатный футляр, глядя на который, все возражения я оставляю при себе.

Кажется, я, правда, ещё не готова.

— Подарок Её Величества Елизаветы Алексеевны одной из своих фрейлин. За верность и преданность, — Аурелия Романовна провозглашает величественно, открывает футляр, на котором бриллиантовое колье лежит. — Я хочу, чтоб оно стало твоим.

Я же… я теряюсь.

Кошусь на маму, которая плечами едва заметно пожимает.

И сотня вопросов, включая, как это колье сохранилось в семье, у меня в голове мечется, только вслух я их не задаю. И стараюсь даже не думать, сколько стоить такой подарок может. И что сказал Адмирал, когда Аурелия Романовна решение приняла.

— Я… я не…

— Можешь, — Аурелия Романовна обрывает жестко, стальным голосом, от которого спина выпрямляется сама. — Оно будет как раз к платью, Алина.

— Спасибо.

Она надевает его сама.

А я приподнимаю, чтоб не мешала, фату.

И… и «слабоумные и отважные» в дверь требовательно и громко стучатся. Гремит голос Адмирала, в руки которого, вновь рискуя платьем, я попадаю. Он объявляет поверх моей головы, что жених приехал, а потому пора.

Раздевать до трусов и банкротить Гарина.

Это, подленько и гаденько хихикая, говорят и предвкушают Ивницкая с Енькой.

Право устроить выкуп моя добрая сестра и милая подруга отстояли тоже вполне слаженно, а Жека, слушая после их идеи, перекрестился, что они в свое время просто расписались. И Гарину он от души посочувствовал.

В отличие от Адмирала.

Он вот спорит с мамой, кому из них накидывать мне на лицо фату. Мама вроде мама, а Адмирал… ну, за отца выступает. И отдавать жениху он меня собирается лично и с убийственным выражением лица, дабы сразу понятно было, что обижать низзя.

Аурелия Романовна, недобро поджимая губы, согласно кивает.

Но рассудить, кто прав и фату наденет, она отказывается.

Трусит в спальню от поднявшейся суматохи Арчи, который из-за всех нас проснулся. И я следом за ним ускользаю, прикрываю двери, чтобы пару минут в тишине и одиночестве побыть. Собраться с мыслями и чувствами, которых так много.

И ещё больше их становится, когда Ивницкая в поисках Арчи заглядывает.

— Ребёнок тут?

— Ага.

— Арчи, ждать и спать. Мама тебе на корм пошла зарабатывать.

— На вагон корма, — я уточняю ехидно.

И от огромного зеркала, в котором в полный рост отражаюсь, как и Ивницкая, что ко мне подходит. Она встает рядом, но чуть позади, за плечом. И глаза у неё серьёзные, она изучает ими зеркальную Алину.

И взглядами там, в зазеркалье, мы снова сталкиваемся.

— Не волнуйся.

— Я пытаюсь.

— А я тоже, — она улыбается внезапно отчаянно, заявляет непривычно дрогнувшим голосом. — Не могу осознать, что ты скоро станешь Алиной Гариной.

Не согласовывается и не склеивается.

Алина Гарина звучит фальшиво и неправильно.

Мы понимаем это обе, и пару шагов назад Ивницкая делает осторожно, отступает к самым дверям, почти уходит, чтобы в последнюю секунду всё же задержаться.

Обернуться и через плечо едва слышно сказать:

— А, знаешь, я привыкла за эти годы звать тебя Измайловой…

* * *

Первые серьёзные и «медицинские» экзамены нас ждали только на втором курсе зимой. Мы сдавали анатомию и гистологию. И если первая была вымучена на трояк, то вторую я пошла пересдавать.

Опять же с Измайловым.

Меня ласково послали учить ещё на стёклах, его — на теории.

Пересдача эта в моей жизни была не первой.

Крещение ими я получила ещё на химии, которую сдала со второй попытки, но вот гистология запомнилась больше. Химия же, как и весь первый курс, переживалась и пересдавалась в каком-то тумане, диком страхе отчисления и состоянии замученной белочки, которая всё бежит и бежит по своему колесу.

Ко второму же курсу страх вылететь слегка поутих.