Не верь глазам своим (СИ)

— Люблю вас так, как раньше не знал этого. И потому не позволю, чтобы вы совершили ошибку, которой себе никогда не простите. Для нас с вами эта ночь будет значить совсем разные вещи… И я не решусь оставить свое сердце с вами, когда вы это поймёте. Потому что не хочу вас терять. Пусть это будет лишь дружба, но навсегда, чем короткий всполох страсти лишь на время. Я всегда буду рядом с вами, и дальше ни словом, ни жестом не проявив своих чувств, но боюсь, с годами я стал слишком сентиментален, и не могу сам обречь себя на существование без своего сердца. А оно ваше… И если вы уйдете… — он снова взглянул на нее и вздохнул.

— Но почему?.. — снова задала тот же вопрос девушка, сама не зная, о чем спрашивает.

— Вы уже знаете ответ. Вы любите его. И как бы я ни хотел этого, со мной вы не будете счастливы, как с ним. Даже если он делает вам больно… — он провел рукой по её лицу, смахивая слезинку, — она и не заметила, как заплакала. — Вам не знать, как мечтал я о вас… Лайла, вы просто богиня… Вы ангел, освещающий мой путь лишь одним своим присутствием. И я бы положил мир к вашим ногам, исполнял бы любую вашу прихоть, устилал бы ваш путь лепестками роз и орхидей, если бы вы только любили меня в ответ…

Потрясенная девушка не могла словить ни одну мысль, она была очарована и убита его словами. Ей так отчаянно хотелось сказать ему, что он не прав, но лгать она не смела. Она хотела сказать, что у него есть шанс, но даже эти слова не сорвались с её губ, потому что он внезапно поднялся с колен и наклонился к ее губам.

— Это единственный момент, когда мы говорим об этом. Впредь я себе подобного не позволю… И я прошу вас, не мучьте меня, предлагая запретное, ибо держусь я из последних сил, — он резко втянул в себя воздух. — Позволь мне только в последний раз… — он не договорил, просто прикоснулся к ее губам, робко, словно подросток, едва заметно коснувшись их своими. И готов был уже отстраниться, когда почувствовал на своих губах жаркое: «Позволяю…»

Лайла приоткрыла рот, скользнув своим языком по нежной коже, и позволила всем своим эмоциям вылиться в этот поцелуй. Она гладила его руками, прижимая к себе, не давая и шанса прервать это прикосновение. Сердце билось так быстро, что кровь шумела в ушах. А спустя время её уши стал ласкать уже бархатный шепот, перемежающий короткие, жалящие, такие желанные поцелуи: «Девочка моя, свет мой, душа моя, ты само совершенство, ты сама жизнь, любовь моя, сердце мое…» Николя не мог оторваться от её лица, касаясь щек, глаз, носа, виска, возвращаясь к губам и снова лаская их языком, чтобы через мгновение опять вернуться к глазам, лбу, шее за ухом, и снова к губами, тянущим, зовущим, любимым. «Я безумен, Лайла, я безумен, я болен тобою…»

Генри был похож на труп. Он почти не спал, буквально сутками убиваясь работой, и его команда «непревзойденных профессионалов», как он сам их окрестил, почти ненавидела его.

Ему потребовался целый день, чтобы прийти в себя после запоя, в который он благостно нырнул, прочитав статью светской хроники, где увидел улыбающуюся Лайлу в руках другого. Эти снимки нельзя было расценить двояко: «Аристократ, филантроп, общественный деятель, ресторатор Николя де Буйон со спутницей». И только разочарованный взгляд отца и его колкое: «Ты ревнивая свинья, Генри! Никогда не думал, что вырастил такого глупца!» заставил его отбросить бутылку.

Он явился на студию с утра, трезвым, отчаянным, разбитым и убитым морально, но сразу взял быстрый темп в работе. Короткие перерывы душили его воспоминаниями о своей глупости и грубости. «Она только встала после болезни, если ты и правда дорожишь ею, побереги её здоровье, уходи…»

«Между нами ничего нет, глупый мальчишка!» — сказал ему де Буйон и ловко увернулся от его нелепой атаки. «Чем бы ты её ни ранил, дай ей время пережить это, а ранам затянуться!» — шипел он, глядя на скомканные листы в его руке. А потом он попросил уйти так, что Генри не мог остаться.

Но он так и остался там, у подъезда Николя, каждую свободную минуту мысленно возвращаясь к одинокой фигуре на балконе, кляня себя за все — за трусость, за несдержанность, за ложь, за авантюру с книгой, за каждый свой проступок и неверный шаг.

— Ты обязан поддерживать сценический образ! — говорил Антуан, намекая на его внешний вид.

— Вам необходимо больше отдыхать, вы с ног валитесь, Джей! — говорил хореограф, выжимая из него все соки на репетициях.

— Тебе нужно больше спать, иначе даже тонна тоналки не сделает тебя похожим на живого, — говорила визажист, та самая блондинка, которую видела Лайла в отеле в тот злополучный день в апреле.