В субботу утром, проспорив десять минут, я все-таки уступаю место за рулем Стефану. Не потому, что мне хочется, просто аргумент в виде «Как я объясню серфингистам то, что привезла меня какая-то левая девчонка?» добивает. В итоге он ведет мою машину, ориентируясь по моему навигатору и раздражая легкостью, с которой петляет по незнакомой ему Калифорнии.
Чтобы занять себя хоть чем-то, я пытаюсь накидать последовательность посещений серфингистов по карте. Хотя сложность представляет только одна семья, переехавшая на север. Меня немного коробит, что Стефан додумался до всего этого сам и даже умудрился выйти на человека, способного пробить адреса, без моей помощи. А теперь еще плюхнулся за руль моей машины. Он опять отбирает у меня контроль над ситуацией. Причем легко, непринужденно и как будто даже обоснованно.
— Не пыхти. Не разобью я твою красавицу. В моем гараже встречались не только мотоциклы, — хмыкает Стефан, неправильно толкуя причину моего раздражения. — Кстати, расскажешь, что случилось с двухколесным другом твоего брата?
— Ничего. Просто мы выставили его на продажу, — отзываюсь я ровно, как никогда довольная, что решила этот вопрос собственными силами.
— Не считаешь это преждевременным? — уточняет Стефан, бросив на меня настороженный взгляд.
— Это решение моей семьи. Джеймс вернется или нет вне зависимости от того, останется ли за ним мотоцикл. Да и деньги за него лишними не будут.
Едва ли мы выручим много, но слова Майлза никак не идут у меня из головы, мучая. Отец не поделился со мной своим стратегически важным планом.
— Расскажешь? — спрашивает Стефан, уловив мою задумчивость.
— Нет.
— Слышал, ты дала задание раздевать и фоткать членов братства. Помяни мое слово, ничем хорошим это не закончится.
Я молчу, глядя в лобовое стекло.
— Когда я учился в Бостонском колледже, глава местной Каппы втрескалась в моего брата. А он упорно воротил нос. В итоге она психанула и сказала, что возьмет в сестринство и свое близкое окружение девчонку, которая с ним переспит. Если не вдаваться в подробности, этой девчонкой стала Тиффани. Видела бы ты, что там дальше началось. Взять-то Тиффани взяли, а потом все пытались изжить. Плохо закончилось.
— И что в этой истории общего со мной? То, что как глава сестринства учинила секс-скандал? Они собирались раздевать нас первыми. Да еще подставили меня с этими дурочками из туалета.
— Звездочка, давай начистоту, ты бываешь просто удивительно стервозной. Подозреваю, что немногие знают тебя с той же стороны, что и я, а значит, захотят отомстить.
О боже, он заговорил о том, что я милая, белая и пушистая. Серьезно?
— Тогда просвети, с какой стороны меня знаешь ты!
— Дай подумать. Как отчаянную на всю голову сексуальную серфингистку, до безумия любящую свою семью и брата. Сторонницу радикальной честности. Приверженку хипстерской гадости вроде миндального молока. Тайную обожательницу прыжков на кровати голышом. Продолжать?
— Нет, не надо.
Он говорит какие-то глупости, но они оседают внутри меня теплой ватой, согревая помимо моей воли. Я не знаю, как у Стефана это получается. Но точно позволяю ему слишком многое для девчонки, которая вроде как не собирается с ним встречаться.
Дальше мы едем в глухом молчании. Будто я сама не понимаю, что вся эта ситуация складывается не в мою пользу. Слишком многие люди против меня. Многие влиятельные люди. И именно по этой причине я еще не напала на Аманду. Ее родители привыкли откупаться от всего и вся, включая собственного ребенка. А это значит, что ей спустят с рук и наркотики, и предательство, и вообще все на свете. Выросла моя заклятая подружка, мягко говоря, без жесткого контроля, что оставило на ней весьма однозначный отпечаток уверенности в собственной безнаказанности.
Мы подъезжаем к первому дому. Обычный домишко из пригорода, похожий на наш и на сотни других. Здесь проблем не должно возникнуть. Стефан придумал какую-то историю про бывших одноклассников, и это должно сработать. Ему не нужно долгих разговоров — только увидеть, в порядке ли парень. Даже если потом он объявит, что обознался — с кем не бывает.
Я даже не пытаюсь прятаться. Едва ли кто-то станет разглядывать подружку на пассажирском сиденье машины. Для такого нужна серьезная паранойя. Да и узнают меня едва ли. Прошло немало времени, и… выгляжу я немного иначе. Раньше я бывала на солнце больше, и волосы выгорали в более светлый оттенок, кожа была, опять же, смуглее. Добавить к этому укладку, макияж и то, что мы мало с кем из серфингистов общались достаточно тесно, и можно смело утверждать, что я останусь неузнанной.
Разговор длится недолго. Я стараюсь не пялиться откровенно, но все равно поворачиваюсь и всматриваюсь в знакомое лицо. Выглядит так, будто с этим парнем ничего не случалось. Впрочем, Эммерсон не выглядит так, будто его отколошматили до абсолютно непотребного состояния. Видимо, если мы что и узнаем, то по-настоящему страшное. Что человек умер. Или остался инвалидом.