Не возвращайся

Вчера она спросила – уверен ли я, что это мой дом, и сегодня я точно знал, что уверен. Потому что дом — это не только стены с потолком и полом. Он не только крыша над головой. Дом – это те люди, которые делают его для тебя таковым. Это то место, где любят и ждут. И ты этого не знаешь. Нет. Знать ничтожно мало – ты это чувствуешь. Как и я почувствовал этим утром. Вышел к ним и остановился, прислонившись к косяку двери. Женя суетилась у тостера и чайника, а девчонки сидели за столом. Алиска, как всегда, в своем телефоне, а Маша в окно смотрит и пальчиком по стеклу водит. Смотрел на них долго и молча, пока собака не выдала меня и не тявкнула радостно, прихватывая за рукав рубашки. А мне вдруг стало страшно и непонятно, почему отказался ото всего этого? Почему готов был жить вдалеке от них? Какого черта вообще ушел из дома? Какого дьявола произошло в моем прошлом, что я вот так добровольно похерил свое счастье, свой дом, свою женщину и своих детей. Если я действительно узнаю, что ради Барби – я просто пущу себе пулю в лоб. Ничтожествам лучше дохнуть с достоинством, чем позорить себя таким образом в глазах детей и в собственных.

– Доброе утро, – тряхнул головой и взъерошил волосы пятерней, окидывая взглядом Снежинку, колдующую у тостера в легком халатике персикового цвета, под которым угадывалось голое тело.

Маша радостно вскинула широкие брови и поздоровалась, почему-то немного стесняясь, Алиска многозначительно улыбнулась и снова уткнулась в телефон. Я подошел к Маше и поцеловал ее в макушку, перегнулся через стол и отобрал сотовый у старшей дочери.

– Доброе утро, Алиса.

Она так же ловко отобрала свой айфон обратно.

– Привет, пап. Выспался? – не отрывая взгляд от экрана.

– Выспался-выспался.

– У мамы удобней, чем на диване, скажи?

– Алиса! – Женя чуть повысила голос.

– А что – Алиса? Я говорю, что ваша кровать намного круче дивана.

Жена бросила на меня смущенный взгляд, доставая чашку и мне. Подошел сзади к Снежинке и обнял, зарываясь лицом в затылок, обвивая тело под ребрами и заслоняя ее собой от детей, чтоб нагло сжать ее грудь поверх тонкого халата.

– Я тосты готовлю. Проголодался?

– Ужасно, – шепотом на ухо, цепляя языком розовую мочку и заставляя ее вздрогнуть.

– Тосты и вафли. Надо ехать в магазин. В холодильнике пусто.

А меня ведет от ощущения ее голого тела под шелковым халатом и запаха сна вот там – у уха. Ее крепкий запах концентратом, и у меня встает мгновенно, как будто не имел ее всю ночь напролет.

Едва девчонки ушли в школу, взял ее прямо на кухне, на столе. Все то же ощущение голода по ней. Словно не я, а само тело помнило о том, что год к ней не прикасался. Где-то за моей матовой шторкой пряталась тоска, и я ее ощущал даже сквозь запотевший полиэтилен. Не верил я, что мог разлюбить её. Что-то мне подсказывало – я из тех, кто один раз и до самой могилы. Хотя, черт его знает. Может, тот «я» был последним кретином и мудаком, и у него были совсем иные понятия о семье и о любви. Пока брал ее снова, распахнув полы халата и врезаясь в податливое тело, сминая полную грудь ладонями, сатанея от того, как она подпрыгивает в такт моим толчкам, и как дерзко торчат большие, красноватые после вчерашнего соски. Вбирал их снова в рот, сильно всасывая, прикусывая и нежно облизывая, закидывая ее ноги к себе на плечи и вбиваясь в нее еще глубже так, что стол ходуном под нами. И мать его так – пусть разваливается. Я наслаждался каждым ее стоном, думал о том, что мое все это. Она – моя. Впивался в припухшие губы губами, и сам пьянел от кайфа бешеного. Не мог я, блядь, отказаться от нее и отдать другому. НЕ МОГ, И ВСЕ!

***

А потом мы провели ревизию в моих сумках. Нашли ноутбук, еще один сотовый. Кое-что еще нашел, пока жена на звонок по работе отвечала. На самом дне под свернутыми свитерами пальцы нащупали нечто твердое и холодное. Я сразу понял, что это. Быстро достал и сунул в ящик стола в кабинете.

Решил, что займусь всем этим потом, после похорон, на которые меня уговорила пойти Женя. Мне до какого-то абсурда не хотелось. Понимал, что это скотство – не пойти, что работали вместе, и близок был ко мне Олег. А я не хочу, и все. Эгоистом себя чувствовал, и перед Снежинкой стыдно. А мне просто горя не хочется чужого, отчаяния не хочется. Мне хорошо. Я себя счастливым чувствую. Я со своим счастьем смеяться хочу, а не с мрачной рожей скорбеть по кому-то, кого не помню. Но я, конечно же, пошел. И на поминки поехали домой к нему. Настя, девушка Олега, сказала, что я у них почти не бывал. Только пару раз заезжал. Мне это показалось странным, как и то, что к матери я его тоже не привозил. Тогда почему Женя сказала, что мы дружили? Хотя она разве это говорила? Она говорила, что Олег везде за мной следовал и был предан, что могло означать его работу на меня… но, возможно, ближе я его не подпускал. Я мог в это поверить. Кажется, я был довольно скрытным типом. В такие минуты мне хотелось себя спросить – а сейчас я какой? Я бы мог что-то скрывать от семьи? Ответ напрашивался сам собой – смотря что.