Не возвращайся

Но вместо этого я смотрю на него и понимаю, что он — это иллюзия и самая огромная ложь в моей жизни. Стоит напротив, не шевелится, только в глаза мне смотрит, и брови сошлись на переносице, как от боли. Но я больше ему не верю и никогда не поверю… Мое доверие испепелилось и превратилось в тлен. От него ничего не осталось. Смотрю на него и вижу, какой он красивый, какой… какой все же родной, ведь я привыкла считать его СВОИМ. Я научилась любить каждую черту его лица, я научилась обожать его жесты, его голос. Безумно любить, до ломоты, до боли. И эти лживые глаза блестят сейчас голодным тоскливым блеском… И я помню, я знаю этот взгляд. Я уже выучила его за эти месяцы… стала частью всего, что являлось им, и считала его частью себя. Только он не моя часть… Чужой он.

Сергей сделал шаг ко мне, и пол начал уходить из-под ног. Отшатнулась назад, опираясь о стену и выставляя руки вперед в предостерегающем жесте.

— Я… я знаю, кто ты!

Остановился, помедлил и сделал еще один шаг.

— Не смей! Не подходи! Я знаю, кто ты… Ты — Сергей Орлов, а не Огнев!

Взгляд совершенно не изменился, все так же горит, так же сверкает тоскливой болью и голодом. Шагнул ко мне, и его слегка подрагивающие пальцы убрали прядь моих волос с моего лица.

— Узнала, значит?

Спросил и провел ладонью по моей щеке, шее. Но я перехватила его запястье и отшвырнула руку.

— Не прикасайся ко мне. Я здесь затем, чтобы узнать, кто ты и зачем ты это сделал? И… и где мой настоящий муж?

— Он мертв!

Резко ответил, отвернулся от меня и прошелся к окну, на ходу доставая из кармана штанов пачку сигарет, выбивая из нее одну папиросу и вставляя в рот. Чиркнул спичкой и затушил ее о подоконник.

— Я его убил!

***

Нас взяли возле села. По глупости взяли, потому что часовой уснул. Взяли меня, Огнева, Руденко и Скворцова, остальных убили, точнее, добили. После перестрелки мало кто мог выжить. Нас всего семеро, а их человек пятьдесят. Два отряда окружили нас со всех сторон. Мы тоже немало этой падали постреляли. Но бой был неравным. Притащили нас в какой-то аул с завязанными глазами. Тянули на веревке за машиной, связанных в цепочку. Руденко мы с Огневым на себе волокли, ему ногу прострелили, и он еле шел. А ЭТИ сказали, если идти не сможет, голову ему отрежут, как барану.

Бросили в яму всех четверых, повязки сняли. Первые сутки никто не трогал. Потом пытали. Где наши части, как подойти к КПП, где охрана и часовые. Пытали обычно по отдельности. Зверски. Били до полусмерти, засовывали иглы под ногти, зажимали пальцы в дверном проеме, прижигали тело сигаретами и паяльником.

Очень умелые ребята, умеют разговорить. Офицеры только мы с Огневым, остальные — рядовые. У них информации нет, они особой ценности из себя не представляют. Потом избитых, окровавленных обратно в яму.

Там и разговорились… Каждый о себе рассказывал. О родителях, о семьях, детях.

Огнев о тебе рассказал и о любовнице. Сказал, развестись собирается, надоела ему. Правильная, святая, глаза от этой святости режет. А он жить хочет, гореть, страсти ему не хватает. Первое время так говорил. Фото показал.

Я тогда это фото увидел и встрял. Знаешь, что такое встрял? Это значит по самые гланды, по самое «нехочу», так, что чердак снесло. Говорят, не бывает такого. И я бы никогда не поверил, если бы кто сказал.

На фото смотрел, и в дрожь бросало. Он этот снимок на полу оставил, когда на очередной допрос повели, а я подобрал и долго лицо рассматривал, в глаза вглядывался. Красивая до безумия, и во взгляде небо прячется или море. Часами мог любоваться. Он так ее у стены и бросил, а я смотрел и на место потом возвращал. Так, чтоб стонущий от развивающейся гангрены Руденко не видел, и Скворцов, который сидел на коленях, раскачивался и постоянно плакал, и маму звал. Совсем пацан.

Плен и пытки многих ломают, когда ЭТИ приходили, пацан на четвереньках к ногам полз и лизал их ботинки, а они ржали и кусок мяса ему швыряли, как собаке.

Он много рассказывал… мне не о чем было, а твой часами болтал. О тебе. Недостатки, достоинства. Все выкладывал, и как готовишь, и чем волосы пахнут, и как в постели притворяешься, а на самом деле ни хрена не испытываешь, а он видит и сравнивает с Ленкой со своей… У Ленки сын, а ты никак не родишь ему.

Если выживет, к тебе не вернется. А я думал, что кретин он, потому что счастья своего не видит. Нас продолжали пытать… Потом как-то увели обоих — Скворцова и Огнева. Я с Руденко остался, воняющим гнилью, которому мы перевязки делали из своих рубашек, а нас за это потом плетью хлестали и оставляли без ужина. Той ночью они оба не вернулись. Я несчастному ведро подносил, испарину вытирал, слушал, как он про жену бывшую бредит, как с кем-то говорит в лихорадке. Не жилец он. Это уже всем понятно было и ИМ тоже. ОНИ его на допросы не таскали и еду для него не приносили. Только воду. По четыре пластиковые двухсот пятидесяти граммовые бутылки швыряли нам. Жарко, задыхаемся от вони, жары. Воды едва хватает. Стонет Иван, корчится. Мы часто воду ему свою отдавали, его лихорадило.