Не возжелай мне зла

Я ужасно боялась встречи с мистером Стюартом, и когда он закончил разговор с профессором и пришел в отделение, спряталась в процедурной и подглядывала за ним в щелку двери. Лицо его было белое как мел, невидящие глаза смотрели куда-то в пространство. Сестры собрали вещи Сэнди, упаковали в несколько мешков, они стояли на кровати, уже заправленной чистым бельем, и ничто не напоминало, что здесь совсем недавно лежала его жена. Он устало поднял пакеты и, согнув спину, по-стариковски волоча ноги, направился к лифту. Горе сломило его.

Профессор Фиггис вызвал меня к себе в кабинет, указал на стул и только потом уселся сам за рабочий стол, оперся о него локтями и положил подбородок на руки. В окне за его спиной светило клонившееся к закату солнце, и мне пришлось прикрываться от его прямых лучей. Я рассказала профессору все как было, от начала и до конца, ничего не утаила и ждала, что он немедленно уволит меня. Он выслушал с серьезным лицом и согласился: да, ошибка ужасна.

– Я напишу заявление об уходе, – сказала я, пугаясь собственных слов.

– А толку? – строго спросил он. – Вы молодой и, смею сказать, перспективный врач. А врачам порой приходится учиться на собственном горьком опыте… Вам не повезло, да, и вы сделали глупость. Так не делайте еще одной.

– А как же мистер Стюарт? – Я сдвинулась чуть в сторону, прикрыв глаза от солнца ладонью. – Он знает, как это произошло?

– Мистер Стюарт знал, что его жена неизлечимо больна, и ни вы, ни я не могли тут ничем помочь.

– Да, но…

– Ваша ошибка заключалась в том, что вы поверили в безграничность собственных возможностей.

– Надо было попросить кого-нибудь помочь.

– Надо было, – согласился он. – Но у нас, к несчастью, не хватает персонала, так что удивляться нечему.

– Я понимаю, ничего уже не исправишь, но…

– Мы не боги, доктор Нотон. Мы не в силах исправить то, что исправить в принципе нельзя.

– Да, но будь я более добросовестна, по крайней мере…

– По крайней мере – что? Она бы воскресла, точно Иисус? И все возрадовались бы? – Он устало покачал головой. – У нее диагностировали рак. Конечно, никто не думал, что она умрет сегодня, но месяца через два в любой день можно было ждать развязки.

– Но я приблизила ее кончину. – Я сощурилась на солнце, глаза наполнились слезами. – Я убила ее.

– Вы тоже человек, доктор Нотон, и нет такого врача, который не совершал бы ошибок. Моим учителем был профессор Льюис Маркхэм. Слыхали о таком? – (Я кивнула.) – Так вот, однажды он сказал мне, что врач только тогда становится настоящим врачом, когда убьет пациента. Звучит, может быть, резковато, но, к несчастью, в этом есть значительная доля правды. – Он обернулся и поправил шторы, почти задернул, осталась лишь узкая щелочка, сквозь которую проникал тонкий солнечный лучик, прорезая пространство кабинета. – А сегодня и вы поняли, что способны совершать ошибки.

– Сэр, я…

– Это как в бейсболе, когда бросают крученый мяч. Он летит по непредсказуемой траектории, но отбить его надо, отбить и бежать. Если бы вы работали на государственной службе, учителем или адвокатом, у вас вряд ли получилось бы своими руками убить человека. Но в нашей профессии… – Он пожал плечами. – Это очень даже возможно. Каждый день мы рискуем навредить другому человеку, но чаще всего как-то избегаем этого. А видя сейчас на вашем лице такое раскаяние и муки совести, я не сомневаюсь, что благодаря этой ошибке из вас получится замечательный врач. – Он встал и проводил меня до двери. – С этого момента все, что вы делаете, вы должны делать чуточку лучше. Мистеру Стюарту вы ничего уже не вернете, зато в будущем не допустите ошибок. И в заботе о людях станете примером для подражания.

Я поблагодарила его за все и вышла. Итак, осознание того, что работу я не потеряю, нисколько не умаляло ужаса, который, словно раковая опухоль, терзал все мои внутренности. Когда я приехала домой, Фил обнял меня, повел на кухню, погладил мой раздувшийся живот.

– Как поживает моя вторая девочка?

– Или мальчик, – машинально ответила я.

Бросившись в кресло, я сильно стукнулась лодыжкой о ножку стола и уже не думала ни о чем, кроме боли, пронизавшей всю ногу до колена. Фил приготовил ужин, но ела я тоже машинально. Что-то похожее на курицу, абсолютно безвкусную. Минут пятнадцать говорил только он, но потом вдруг опомнился:

– С тобой все в порядке?

– Помнишь, я рассказывала тебе про пациентку, – сказала я, и перед глазами снова встали муки этого дня, сердце мое разрывалось на части. – Она умерла. – Я отодвинула тарелку, уронила голову на руки и разрыдалась. – Она умерла, Фил. Черт бы меня побрал, она умерла.

– Послушай, Лив, – крепко взял он меня за плечи и приподнял. – Ты очень устала, любовь моя. Пойдем в гостиную, там удобнее, тебе надо отдохнуть.

– Вовсе я не устала. То есть устала, конечно, но плачу я не из-за этого. Я плачу, потому что я плохой врач.

– Ты слишком совестлива, и в этом твоя беда.

– Но я же убила ее.