Не время для вечности (СИ)

Пес открыл пасть и с рычанием бросился на Ясона так быстро, что тот только успел закричать и закрыть руками лицо. В какую-то секунду ему показалось, что на шее пса что-то ярко блеснуло.

В правую руку, чуть повыше запястья, впились острые зубы, и он почувствовал, как брызнула и полилась его теплая кровь. В глазах потемнело.

Ясон потерял сознание.

Иша

'Ищущая' - пожалуй так она могла сказать о себе, если кто-то задал бы вопрос: 'Какая ты на самом деле?'.

Но ее не спрашивали, а она, красивая, смелая и совсем не похожая ни на кого из знакомых, умело разыгрывала разные роли, чтобы спрятать тоску.

Нет, была и еще одна причина. Ей хотелось рассмотреть каждого человека попристальнее, как бы разузнать его: ну-ка, а чего он стоит на самом деле?

Чаще всего Иша обнаруживала лишь напыщенные оболочки, набитые простыми человеческими желаниями.

Извечная жажда славы, денег, секса, легкой жизни и страх разговоров о смерти, о том, что находится за пределами видимого мира, раздражали ее и в мимолетных друзьях, и в старых знакомых.

Даже если кто-то, хватанув отменного виски в дорогом ресторане или же выпив французского винца на облупленной скамейке, с охотой пускался в пламенные рассуждения на жгуче интересующие ее темы о духовности, любви и смерти, то сплетал этот кто-то собственные убеждения со столь разнообразными философиями, что в итоге получалась неудобоваримая каша, которая, может быть, и удовлетворяла ее улыбчивых красноротых и пьяненьких подруг, но Иша твердо про себя клеймила: это не то!

И говорить об этом нужно совсем не так... Не грубо, не уверенно, не так, словно все уже понял, так и не поняв ничего. Однако, как именно правильно, она толком и самой себе не могла бы объяснить. Поэтому просто замолкала и даже уходила, чтобы не слышать эти тревожащие сердце речи.

Жаждущая обрести. Но что же? 'Что ты так упорно ищешь, глупая девочка?' - спрашивала она сама себя.

Смутные ощущения туманной тайной окутывали это горячее, волнующееся сердце.

Слушая шуршащее нежное кипение набегающих на песчаный берег волн и глядя в безумные отблески бесконечно крутящегося стробоскопа, где-то там, в очереди к задымленному бару, 'мне два рэд булла с водкой, пожалста!' и танцуя так, словно в этом танце все самое важное, сокровенное, спрятанное, в круге, образованном полупьяной толпой, Иша чувствовала это желание обрести нечто важное и большее, чем все то, что было 'здесь и сейчас' в ее жизни.

И в такие моменты, когда большая компания сидит за одним столом, гудит, пьет и бренчит, откровенно поговорить решительно не с кем.

И даже когда алкоголь неожиданно околдовал тело, а все движения, слова, порывы кажутся невероятно возвышенными, правильными, единственно истинными.

Сквозь банальность будней и сквозь урегулированное безумие выходных прорывалась эта отчаянная жажда иной жизни.

И теплыми летними вечерами, стоя на балконе пятого этажа в одной только белой маечке и трусиках, вдыхая со всей силой невероятную, надвигающуюся со стороны ночи, свежесть, томительную и нежную, зовущую в сокрытую огнями даль.

И когда она, всматриваясь в сонные ночные фонари, проникновенно шепча себе под нос строчки из Бродского:

'Мы будем жить с тобой на берегу,

отгородившись высоченной дамбой...'

И в маршрутке усталой, с запотевшими стеклами, со сползающими разноцветными слезами по стеклу, а рукой проведешь - во влажности за стеклом различаешь с трудом силуэты города.

Всегда, всегда она на сердце ощущала особенную, тонкую, околдовывающую тоску, пьянящую и звенящую, похожую на иступленную танцовщицу, что завороженно двигается под звуки флейты времени.

С детства она искала ответы между строчек множества книг. Они длинными рядами пылились на полках в родительской библиотеке, и, заходя туда, Иша брала очередную книгу, садилась на ковер цвета молодой, сочной травы и погружалась в чтение.

Достоевский раскрывал перед ней бездны человеческих сердец.

Такие живые и настоящие, искренние герои его книг, страстно проживающие свои жизни, заставляли ее очень остро сопереживать им. Все его книги она запоем прочитала еще в юные годы и затем перечитывала помногу раз.

Пруст зачаровывал мерным плетением слов, которые в конечном итоге сливались в великую симфонию ускользающему времени.

Сартр впервые заставил ощутить тошноту существования, а Ницше с его наивным криком 'Бог мертв' смешил Ишу.

Бесстыдный Генри Миллер открывал природу безудержного вожделения, а Мураками саму суть жизни, забытую в старом отеле 'Дельфин'.

Искала она и в картинах великих художников. Ишу охватывал трепет в залах со старинными полотнами, на которых бушевала страстная, великая жизнь.

Герои выражали чувства через магию красок, и ей иногда казалось, что полотна втягивают ее в эту особенную, столь наполненную, хотя и застывшую навечно, жизнь.

В литературном журнале она однажды прочитала историю невероятной Фриды Кало, которая своим трагизмом, жаждой любить и быть любимой, своим безудержным и безумным талантом глубоко поразила юное сердце.

С тех самых пор выбор стал очевиден: только рисование.