Не время паниковать

Когда она вернулась, я стала подсаживаться к ней в обеденную перемену, и иногда мы болтали про постер. Бóльшую часть лета Дженни провела в летнем лагере, и мне нравилось излагать ей свою версию произошедшего, притворяясь, что я была всего лишь свидетельницей паники, сторонним наблюдателем. В моем случае было совершенно правильно, владея всей информацией, рассказывать не все. И возможно, мы стали бы подругами, настоящими подругами, но незадолго до рождественских каникул Дженни забеременела, и родители отослали ее в Атланту к тете. Я начала пропускать обеды и вместо столовой сидела в библиотеке, работая над заявлениями в колледжи, планируя свое будущее. Воображала себе будущее, и это был мой план.

Паника по большей части улеглась. Мы как бы восстанавливались, оказавшись в эпицентре землетрясения, волны которого по-прежнему расходились, все дальше и дальше распространяясь по миру. Впрочем, в доинтернетную эпоху (по крайней мере, в моем нынешнем понимании) никто не мог достичь согласия в вопросе о том, кто виноват, и в отсутствие углубленного исследования первоисточник был уже не важен. Это стало данностью, которую уже ничто не могло изменить.

Когда тройняшки уехали учиться в колледж, мы с мамой стали проводить все время вместе; рядом, шаркая, брел Хобарт, и я все чаще и чаще заговаривала с ними про колледж и то, чем мне, возможно, хотелось бы заниматься. Мы ужинали и смотрели фильмы, и думаю, что никогда я не чувствовала семейную атмосферу лучше, чем в такие часы. Я прошла через что-то, созданное мною самой, и теперь не знала, радоваться этому или нет, так же как не знала, что еще можно предпринять. И еще были эти маленькие вспышки, когда я слышала свой текст, свои слова, произносимые чьим-то голосом в моей голове. Не моим. Может, Зеки? В таких случаях я замыкалась, чувствовала себя в ловушке, и тогда произносила текст своим голосом в своей голове, и это меня успокаивало. Это было мое. Я это сотворила. И я никому не позволю отобрать это у меня. «Окраина — это лачуги, и в них живут золотоискатели. Мы — беглецы, и закон по нам изголодался». Ничто не закончилось. Я по-прежнему была беглянкой. Мы по-прежнему были беглецами. И в этой уверенности я проживу всю оставшуюся жизнь. И вы не представляете, как радостно мне было от этого.

Часть II. Мы — беглецы, и закон по нам изголодался (Осень 2017 года)

Глава тринадцатая

Всего лишь через две недели после того, как Мэззи Брауэр позвонила мне в первый раз и разрушила мою жизнь, я сидела за столиком «Кристалла», в городке, расположившемся в тридцати минутах езды от моего нынешнего места проживания, то есть от Боулинг-Грина. Перед этим я высадила Джуни у школы и съездила домой; три часа подряд мерила дом шагами в компании нашего кота, который с мяуканьем повсюду следовал за мной, путаясь в ногах и провоцируя меня на громкие проклятия. Потом отправила текстовое сообщение мужу, в это время дня обычно занятому чисткой или лечением зубов своих пациентов (с которыми мы были накоротке). Я написала, что собираюсь на встречу с одним человеком, который хочет взять у меня интервью в связи с моей писательской деятельностью. В этом не было ничего странного, у меня уже вышло несколько книжек, ставших очень популярными, и поэтому у меня иногда брали интервью, так что соврать было несложно. Дело в том, что я никогда не рассказывала мужу, что являюсь виновницей Паники в Коулфилде в 1996 году. Не говорила ему, что надпись на футболке, которую он иногда видит на мне и которую я заказала в очень дорогом одежном магазине в Торонто, сочинила я сама в возрасте шестнадцати лет.