Не время паниковать

— За что? — спросила я.

— За то, что причинял тебе боль. Я делал это не раз, помнишь? В машине я повел себя по отношению к тебе ужасно, после той встречи с отцом, когда ты пыталась мне помочь. Я все испортил. Прости, что сделал тебе больно на крыльце и, хуже того, не помог тебе, уехал и ни разу с тех пор с тобой не разговаривал. У меня тогда все очень скверно складывалось. А потом прошло время. Оно шло и шло, и я все пытался забыть то лето, потому что оно в какой-то степени поломало мне жизнь, и я никак не мог уже к тебе вернуться или попросить прощения. И во мне всегда жило это чувство вины, никогда меня не оставляло. Так что ты прости меня, пожалуйста.

— Все хорошо, — сказала я. Не хотелось признаваться, насколько мне необходимо было услышать то, что он сказал. Мне необходимо было, чтобы он признал, что причинил мне боль, сделал что-то очень дурное, и я бы ответила, что я это пережила. Мне хотелось протянуть ему руку, но, конечно, я этого не сделала. — Зеки, ты не причинил мне боли. Разве что рука… А так со мной все в порядке.

— Правда? — спросил Зеки, при этом по его лицу пробежала тень легкой паники. — Но ведь ты зачем-то приехала? Значит, что-то произошло.

— Ну, не то чтобы… Дело в том, Зеки, что одна журналистка выяснила, что это моих рук дело. Знает, что я делала эти постеры…

— Ох, — сказал Зеки, качая головой.

— …Но всё в порядке. Я подтвердила, что этим занималась. Я лишь… я готова открыто в этом признаться. Она напишет статью, возьмет у меня интервью. Вся эта история выйдет наружу.

— Черт, Фрэнки, — сказал он, все так же качая головой, — но как она узнала?

— Долго объяснять. Я расскажу тебе немного позже, но сейчас хочу, чтобы ты знал одну вещь. Эта история выйдет наружу. Все вокруг об этом узнают.

— Ты говорила этой журналистке обо мне?

— Ни слова, клянусь.

— Но собираешься?

— А разве я не должна? Ты ведь тоже в этом принимал участие. Мы делали его вдвоем, ты и я.

— Но ты еще не говорила? — допытывался Зеки, словно обнаружил некую лазейку, которой решил воспользоваться, судя по тому, как он наклонился вперед, чтобы рассмотреть меня поближе. — Она обо мне не знает?

— Еще нет. Я о чем и толкую. Я хотела тебя предупредить, прежде чем сказать ей.

Последовала долгая пауза. Мне то и дело приходилось слегка подпрыгивать на диване, чтобы окончательно в него не провалиться.

— Фрэнки, мне страшно, — произнес наконец Зеки.

— Мне тоже, — ответила я. — Но я не знаю, что еще предпринять. Думаю… думаю, мне пора в этом признаться. Я должна сказать, что это была я, и увидеть, что будет дальше.

— Фрэнки…

— Что?

— Ты не могла бы не говорить этой журналистке про меня? Сказать ей, что ты делала эти постеры в одиночку?

— Я… но почему?

— Мне страшно. Ты — знаменитая писательница, и ты можешь себе это позволить, и тебе, возможно, будет интересно посмотреть, что случится с тобой, но я-то знаю, что случится со мной. И ничего хорошего мне это не сулит.

— А может, все будет хорошо? — предположила я и почувствовала, как неубедительно это прозвучало. Но меня уже понесло: — Ты же не один там будешь фигурировать. Я скажу, что мы делали это вдвоем. Ты и я. Могу взять на себя все то, что вызывает у тебя страх, а я уж как-нибудь с этим справлюсь.

— По-моему, ты ошибаешься, Фрэнки, — ответил Зеки.

— Но я просто… я просто не могу в этой ситуации отделить нас друг от друга, — сказала я.

— Это было так давно, — возразил он.

— У меня, если честно, нет ощущения, что это было так давно, — ответила я. — Я думаю об этом постоянно. Вспоминаю то лето. Повторяю себе эти фразы. Если я сижу одна, ни о чем не думая, то вижу нарисованные тобою руки, они словно парят в моем сознании. У тебя такого не бывает?

— Нет, — признался Зеки с таким кротким, таким грустным видом. Однако я думаю, что ему было грустно из-за меня. — Я прилагаю много усилий, чтобы не думать об этом. И у меня получается.

— Благодаря тому лету я стала той, кем сейчас являюсь, — сказала я.

— Я тоже, — ответил Зеки.

Я-то воображала, что верну Зеки и он будет за это благодарен (после того, как пройдет шок). И мы снова станем друзьями. Или хотя бы, что, когда люди вспомнят о том постере, они представят нас в то лето, нас двоих, и даже если мы никогда больше не встретимся, между нами останется эта нить. Мне захотелось плакать.

— Это было нашей тайной, — сказал Зеки. — Мы договорились никому ее не открывать. Чтобы о ней знали только ты и я. И меня, Фрэнки, это полностью устраивало.

— Мне придется это сделать. Промолчу я или все выложу — это уже ничего не изменит.

— И все-таки, неужели это не может остаться нашей тайной? — спросил Зеки. — Ты же можешь сочинить историю. Скажи, что ты была одна. И это тоже будет правдой. И люди в это поверят. Отныне, и даже после нашей смерти, это и останется историей того лета. А всю правду будем по-прежнему знать только мы с тобой.