Не все были убийцами (История одного Берлинского детства)

«Нужно болтать все, что угодно, только без остановки», — лихорадочно соображал я. — «Им надо задурить мозги. А тем временем я придумаю что-нибудь правдоподобное, если этот офицер спросит о мотоцикле».

«Нас подобрал на улице патруль во время налета. Патрульные посадили нас в коляску мотоцикла и привезли к бомбоубежищу. И тут поблизости так грохнуло, что один из патрульных хотел нас побыстрее высадить и не заметил, как мамина нога за что-то зацепилась».

«Но он же хотел помочь вам, разве не так?»

«Да-да», — закивал я.

«Вам оказали медицинскую помощь?» — обернулся офицер к матери.

Она утвердительно кивнула, а Радни объяснил офицеру, что мы — его хорошие знакомые и что он сам только что узнал о постигшей нас беде.

«Если вам понадобится помощь, вы знаете, где меня найти. И не забудьте, пожалуйста, — вы обещали откормить для меня цыплят к пасхе».

Уже не обращая на нас внимания, он пожал Радни руку и вышел из кабинета. Гюнтер сел на крышку своего письменного стола.

«Откуда вы на самом деле?» — напрямую спросил он.

«Из Вальдесру», — ответил я.

Мать закрыла мне рот рукой.

«Вчера рано утром мы убежали из дома Карла Хотце. В дом нагрянули гестаповцы. У нас оставалась единственная возможность спастись — мы выпрыгнули из окна второго этажа. При прыжке я повредила ногу».

Радни медленно кивнул.

«Карл арестован. И его жена — тоже».

«А что со свояченицей?»

«Не знаю. Знаю только, что Карла и его жену забрали гестаповцы».

Мать замолчала. Я понимал — она не решается попросить Радни приютить нас на пару ночей. Она была совершенно измучена, силы ее были на исходе. Состояние матери сделало меня агрессивным.

«Хорошо бы нам сейчас поспать», — сказал я.

Мать сидела, уставившись на свои ноги. Радни молчал.

«Мы провели ночь в саду нашей знакомой. Ее не было дома, дом был заперт, и мы всю ночь просидели у задней стены».

Радни покачал головой.

«Я не могу оставить вас у себя».

«Может, завтра мы что-нибудь придумаем», — без обиняков сказал я. — «Мама просто не в состоянии идти дальше, да и я, если хотите знать, тоже».

Мать гордо выпрямилась на стуле.

«Ну, хватит», — набросилась она на меня.

«Мне очень жаль, что все так получилось», — с напускным достоинством, насколько позволяло ее состояние, обратилась она к Радни. — «Мне очень жаль. Не сердитесь на нас. И забудьте о нашем разговоре».

Прихрамывая, она направилась к двери.

«Я в самом деле не могу вас здесь оставить, фрау Деген», — сказал Радни тихо. — «Мы с Карлом — очень близкие друзья, а я не уверен, сможет ли он еще раз выдержать эти допросы. Он может расколоться, понимаете? Расколоться и назвать фамилии своих знакомых. Я ему всегда говорил — перестань распространять эти чертовы листовки. А он вообразил себя очень хитрым, оставлял листовки в учреждениях под пачками бланков. „Когда-нибудь эти бланки используют и увидят листовки“, — говорил он мне. После налетов он разбрасывал листовки на улицах — гестапо, мол, подумает, что их англичане со своих самолетов сбросили. Я думаю — Карл слишком понадеялся на свою хитрость. Если его причастность к этому делу докажут, мы никогда больше его не увидим. А ведь он мне твердо обещал, что прекратит этим заниматься. „Я возьму в помощники парнишку, чтобы он не слонялся по улице, а ты дай мне слово, что прекратишь заниматься таким рискованным делом“, — сказал я ему. Карл пообещал, но продолжал этим заниматься. А ведь я ему поверил! Мы все можем дорого заплатить за это. Год назад я женился, я хочу пережить войну и весь этот ужас. Я хочу выжить. Вместе с моей женой. Когда я представляю себе, что эти садисты мучают мою Зигрид, я последних сил лишаюсь, просто умираю».

«Я вас прекрасно понимаю», — сказала мать. Втроем мы вышли из кабинета.

Некоторое время Радни молча шел рядом с нами. Мы тоже молчали. У ворот он погладил меня по голове и повернул обратно.

Два следующих дня были очень тяжелыми. Ночью мы забирались в пустующие траншеи, а если во время налетов в траншеях появлялись их владельцы, мы оправдывались, что воздушная тревога застала нас врасплох. Почти все люди были слишком уставшими и апатичными, чтобы рассердиться по-настоящему.

Однако когда мы израсходовали наши продовольственные карточки и к бессонным ночам прибавился голод, мы сдались окончательно.

«Мама», — осторожно начал я. — «Если мы и дальше будем отсиживаться в траншеях, долго нам не выдержать. Нам нужно связаться с Лоной. Она не была так близко знакома с Хотце, как Гюнтер, и быть может, не так испугается».

«Ты слышал, что сказал нам близкий друг Хотце? Теперь все боятся. А в это самое время еще и мы навязываемся. Я прекрасно могу это понять. Не знаю, как я повела бы себя в такой ситуации. А как повел бы себя ты?» Она ухмыльнулась и принялась растирать больную ногу.

«Я повел бы себя как Карл», — хмуро ответил я.

«Да, конечно».

Она кивнула.

«Это, пожалуй, самый мужественный человек из всех, которых я знаю. Я недооценила его — ведь он всегда так высокопарно выражался! Он понимал, что его могут схватить в любую минуту. Однако он сразу подумал о нас, сумел вовремя предупредить нас, чтобы мы незаметно выпрыгнули из окна».