«Не все то золото…». Фальшивомонетничество в Российской империи. Вторая половина ХVIII – начало XX века

Конечно, не все преступники из дворян мыслили столь масштабно, рассчитывая преумножить свое состояние, хотя и незаконно, но быстро и многократно. Были среди них и фальшивомонетчики «по легкомыслию», деяния которых, попадав в полицейские сводки, ныне вызывают разве что улыбку современного читателя. В ноябре 1802 года в уголовном суде Петербурга рассматривали дело коллежского секретаря Карла Бракера, состоявшего при генерал-майоре Дибиче. Этот молодой девятнадцатилетний повеса вместе со своим знакомым, шведским подданным Вильгельмом фон Шоумбургом, зашел «для непотребства» в гости к «распутного поведения солдатке Егоровой с коею, а также и другою распутной же девкою Петровой, препровождая они время, подчивали их портером, и притом Бракер вышед с Егоровой в особую комнату, отдал ей пятирублевую фальшивую ассигнацию»[162]. Девица тут же послала работницу в винный погреб для размена на серебро. Ассигнация оказалась грубой, нарисованной от руки подделкой, которую погребщик сразу же распознал и объявил об этом квартальному офицеру. Уйти от солдатки юный ловелас не успел, поскольку был «ласкательством другой, жившей с нею девки Петровой, остановлен до тех пор, пока пришел погребщик с квартальным»[163]. Карла Бракера арестовали, и, хотя он утверждал, что все это не более чем шутка, а при обыске в его квартире не было обнаружено ничего запретного, ему грозило лишение дворянства, чинов и ссылка в Сибирь. Приговоры лицам дворянского сословия в обязательном порядке рассматривались в Сенате и направлялись на утверждение императору. За молодого человека заступился гражданский губернатор Петербурга действительный статский советник С. С. Кушников. Он направил в Сенат «доношение», в котором убеждал сенаторов, что ассигнация сделана Бракером «по ветрености и легкомыслию его для шутки», и просил заменить ссылку солдатской службой[164]. Итог разбирательству подвел император, наложивший на сенатский доклад об этом деле резолюцию: «Продержать в уважение молодости месяц на хлебе и воде. Александр. 18.11.1802»[165].

Дело еще одного такого же несостоявшегося фальшивомонетчика, служащего Ассигнационного банка коллежского регистратора Владимира Алтмана в том же 1802 году рассматривала Палата уголовного суда Петербургской губернии. Этого восемнадцатилетнего юношу обвиняли в том, что «он из белой бумаги каковая в аглицком магазине употребляется на обертки, расположась делать ассигнации, и сделал одну двадцати пяти рублевого достоинства. Но оная показалась нехороша, которую оставя у себя на квартире в ящике неуничтоженною, начал делать другую. Сие удалось сделать хорошо»[166]. Ассигнации, как показала экспертиза, «были писаны тушью из примерной не фальшивой ассигнации»[167]. Добившись некоторого сходства с настоящей 25-рублевой купюрой, молодой человек расплатился фальшивкой за вход в театр и получил сдачу 23 рубля 50 копеек. Столь успешная реализация «рукотворной» ассигнации подвигла начинающего мошенника нарисовать еще одну купюру и вновь отправиться в театр. Но на сей раз «завзятого театрала» разоблачили, задержали и сдали полиции. Как говорилось в судебном деле, В. Алтман «к деланию тех фальшивых ассигнаций приступил не от чего иного, как только по молодости лет и легкомыслию своему, полагая, что в театре за множеством людей не приметят той фальши»[168]. Но молодость в данном случае не спасла обвиняемого от сурового наказания. Тем более, что при обыске его квартиры были обнаружены обрезки настоящей «денежной» бумаги, украденные им из банка. Не нашлось и заступника в высоких чинах. Приговор гласил: «Лиша его чинов и дворянского достоинства и потом, заклепав в кандалы, сослать в работу вечно»[169]. Впрочем, император Александр и в этом случае смягчил наказание, начертав на докладе Сената: «Опре-делить вечно в солдаты в полки Сибирской инспекции»[170].

Эти молодые люди — преступники «по ветрености и легкомыслию». Разумеется, не они определяли характерный облик российского фальшивомонетчика. Российский исследователь А. В. Лобов, ссылаясь на данные русской уголовной статистики за 1874–1894 годы, утверждает, что «наиболее широко распространенный образ российского фальшивомонетчика в представленной источниковой и историографической базе — это мужчина средних лет (женщины привлекались крайне редко), выходец из крестьянского сословия, ранее привлекавшийся к уголовной ответственности»[171].