Не вычеркивай меня из списка…

С деньгами у меня отношения изумлённо-романтические. Любой их приток я ощущаю океанским приливом. Их неожиданное возникновение для меня – всегда незаслуженное чудо, даже если это небольшой гонорар за большую, сколоченную месяцами изнурительного труда книгу.

Как-то, начитавшись Фрейда с Юнгом, одинаково мне чуждых, я пыталась откопать в своей биографии истоки столь инфантильного моего отношения к столь серьёзному предмету. Ибо отток денег из моих карманов происходит с неумолимой скоростью океанского же отлива.

Боюсь, к щедрости это не имеет никакого отношения. Скорее это идиотизм.

Ну и, конечно, элементарное неумение считать.

Короче, порывшись в детских воспоминаниях, я откопала ежегодные поездки нашего семейства к Иссык-Кулю, горному озеру в горах Тянь-Шаня – ныне для меня почти мифическому, – когда, шествуя на пляж с большим художническим зонтом на плече (папин зонт для этюдов, под которым прошло всё моё детство! эта деталь ещё раскроется в моих рассказах), я каждое утро находила в шёлковом белом песке, среди плоских, давно погасших окурков и грифелёчков древесного угля, бурые медяки: алтыны, пятаки, копеечки…

О жар песка, калёный обжиг пяток, проникающий до желудка!

Глазастый следопыт, я каждый день обязана была подтверждать репутацию счастливчика, баловня Фортуны, пусть приятельски-мелочной, но всё же Фортуны. В дальнейшем, в жизни, когда надо было утомительно подтверждать репутацию баловня Фортуны, перед моими глазами возникала та ежеутренняя дорога на пляж, особая прозрачность воздуха, чёткие горы со снежными пиками вдали и напряжение зоркости в попытке взглядом выудить из песка ребристую полоску меди…

* * *

Но однажды мы таки разбогатели по-настоящему.

Это произошло вдруг, мгновенно и, если можно так выразиться, неощутимо. Так во сне вы открываете дверь своей московской кухни и оказываетесь на набережной Сены. Безболезненное – в смысле потрясения – перемещение в статусе.

Началось всё с утреннего звонка нашего приятеля-искусствоведа, с его предложения показать картины Бориса очередному заезжему ловцу дешёвой поживы. В те годы, на изломе советской эпохи, многие владельцы западных галерей составили себе состояние на перепродаже картин русских художников.

– Ну что? – спросила я, когда муж положил трубку.

– Пустое, – сказал он. – Собирают нескольких художников, снимают картины на видео в бывшей церкви на Ордынке, будут возить по западным галереям… Искать сейчас машину, платить кучу денег за очередную синюю птицу…

Но всё-таки повёз.

Оказалось – действительно пустое… Ну сняли, ну взяли «портфолио». Живём дальше.

Однако месяца через три наш приятель позвонил опять, и как бы между прочим, среди трёпа: а помнишь ту церковку на Ордынке? Так вот, приметили нескольких художников, сейчас ездим, отбираем работы. Как у тебя завтра утром – ничего, если мы заскочим?

– Заскакивайте, – сказал Борис.

Утром приехали – наш приятель, ещё один деятель, вообще-то театральный, но в последнее время нырнувший в бизнес и неожиданно поплывший в нём сильным уверенным брасом. С ними известный график-оформитель Жора Немкис, вечно снулый, с низким давлением.

Все они уселись на диван, Борис стал выносить одну за другой картины из мастерской и выставлять вдоль стеночки, а я ушла на кухню – жарить гренки. В те скудные времена это было экономно и выгодно, главное – иметь в доме четыре яйца и буханку хлеба. Дарю рецепт: взбить яйца до консистенции пуха, пропитать ломоть хлеба, посолить и жарить на сковороде до румянца.

Словом, я со всей силы взбивала на кухне яйца, когда же минут через тридцать явилась звать к столу гостей, первым делом увидела лицо своего мужа. Он смотрел на меня с вымученной улыбкой небожителя Эль Греко.

– Они купили все картины, – сказал он, глядя на меня поверх сидящих гостей.

На диване лежал открытый кейс, весь заполненный аккуратными толстенькими пачками денег. Одни пачки лежали вдоль, другие поперёк. Такой симпатичный, хотя и несколько однообразный пазл. Никогда в жизни я не видела столько денег сразу…

Белый шёлковый песок заструился перед моим – как пишут в подобных случаях – мысленным взором. Там и сям среди сплющенных окурков в нём темнели кружочки бурых медяков.

Я перевела взгляд в окно. Интересно, подумала я, это всегда происходит так буднично? А где же счастье? Где бурное ликование? Где моё детское торжество баловня Фортуны?

Освобождённо вздохнув, словно с облегчением избавившись от груза, гости двинулись на кухню.

Сели, выпили, накалывали на вилки пушистые гренки. Маловато оказалось яиц. Ничего, – помнится, мелькнуло тогда в моей инфантильной голове вечного подростка, – теперь мы купим до хрена этих чёртовых яиц!

Жора Немкис – у него всегда из-за низкого давления был оглушённый вид – учил Бориса жизни.