Не вычеркивай меня из списка…

Под сваями соседнего «каравана» жил какой-то полевой зверёк невыясненного вида (у нас он назывался Суслик, и не исключено, что таковым и являлся). Это было хладнокровное и мудрое существо, которое каким-то образом сумело наладить с взбалмошным щенком приличные, хотя и не тёплые отношения. Во всяком случае, Кондрат не стремился загрызть своего подсвайного соседа. Однако постоянно пытался «повысить профиль» и поднять свой статус. Для этой цели время от времени он притаскивал к норе пожилого и сдержанного Суслика что-нибудь из домашнего обихода: старую Димкину майку, или мочалку, завалившуюся за шкафчик и добытую им с поистине человеческим тщанием; выкладывал на землю и вызывающе лаял: «А ну, выдь, жидовская морда, глянь, ты эдакое видывал?!» Вообще с детства обнаружил уникальную, поистине мушкетёрскую хвастливость.

Когда, украдкой сцапав упавшую на пол тряпочку для мытья посуды, Кондрат мчался под сваи соседнего «каравана», Димка говорил: «Опять хлестаться перед Сусликом пошёл».

Целыми днями он гонял кругами вокруг нашего асбестового жилища, молниеносно бросаясь в траву, отскакивая, рыча от восторга, поминутно пропадая из поля зрения, и тогда над холмами Самарии неслись, пугая пастухов-арабов, наши призывные вопли…

Так что детство его прошло на воле, среди долин и холмов, а дымы бедуинских костров из собачьей души, как ни старайся, не выветришь.

Но скоро мы променяли цыганскую жизнь в кибитке на мещанский удел: купили обычную квартиру в городке под Иерусалимом. Судьба вознесла нашего пса на немыслимую высоту: последний этаж, да и дом на самой вершине горы. Войдя в пустую квартиру, первым делом мы поставили стул к огромному, во всю стену, венецианскому окну. Кондрат немедленно вскочил на него, встал на задние лапы, передними опёрся о подоконник… и залаял от ужаса: с такой точки обзора он землю ещё не видел.

С тех пор прошло восемь лет. Стул этот и сейчас называется «капитанским мостиком», а сам Капитан Ко́нрад проводит на нём изрядно свободного времени, бранясь на пробегающих по своим делам собак и сторожа приближение автобуса, в котором едет кто-то из домашних. Как матрос Колумбова корабля, он вглядывается в даль, на Масличную гору, поросшую старым Гефсиманским садом, а завидя кого-то из близких, принимается бешено молотить хвостом, как сигнальщик – флажками, словно открыл, наконец открыл свою Америку!

* * *

Наверное, мне надо его описать. Ничего особенного этот пёс из себя не представляет. Такой себе шерстистый господинчик некрупной комплекции, скорее белый, с чёрными свисающими ушами, аккуратно разделёнными белым пробором, что делает его похожим на степенного приказчика большого магазина дамского белья. На спине тоже есть несколько больших чёрных пятен, хвост белый, энергичный, ответственный за все движения души. Закинут на спину полукольцом и наготове для самых непредвиденных нужд, как солдатская скатка. Вот, собственно, и весь Кондрат. Не бог весть что, но длинная взъерошенная морда и чёрные глаза, саркастически глядящие сквозь лохмы казацкого чуба, – изумительно человекоподобны.

Зимами он лохмат и неприбран, как художник-абстракционист, поскольку не допускает всяких дамских глупостей вроде расчёсывания шерсти. С наступлением жары кардинально меняет облик. Я сама стригу его со страшным риском поссориться навек. Он огрызается, рвётся убежать, вертится, пытаясь цапнуть меня за руку для острастки. Я с ножницами прыгаю вокруг него, как пикадор вокруг разъярённого быка, отхватывая то тут, то там спутанный клок. После окончания экзекуции он превращается в совсем уж несерьёзную собачонку с лохматой головой и юрким нежно-шёлковистым тельцем. Не жених, нет. Даже и описать невозможно – кто это такой. Однако опасность подцепить клеща резко снижается. Да и жара не так допекает. А красота – она ведь дело наживное, тем более что главное, оно известно, – красота души.

Восемь лет я наблюдаю эту независимую и склочную натуру и, не скрою, в иные моменты судьбы очень бы хотела позаимствовать кое-что из характера моего пса.

Во-первых, он неподкупен. Чужого ему не надо, а своё не отдаст никому.

Наш Кондрат вообще – мужичок имущественный. Любит, чтоб под его мохнатым боком «имелась вещь» – старый носок, ношеный Евин свитер, нуждающийся в стирке, или кухонный фартук, который я уже несколько месяцев считала запропастившимся, а он вон где – у Кондрата под брюхом. Сторож своему хозяйству он лютый. Не только забрать, а и мимо пройти не советую. Из самых глубин собачьего естества вы вдруг слышите тихий опасный рокот, похожий на слабое урчание грозы или хриплый гул далёкой конницы.