Читаем Не вышел из боя полностью

Руки, ноги – на месте ли, нет ли, –

Как на свадьбе росу пригубя,

Землю тянем зубами за стебли –

На себя! На себя!

<p><strong>ЧЁРНЫЕ БУШЛАТЫ</strong></p>

Евпаторийскому десанту

За нашей спиною

остались

паденья,

закаты, –

Ну хоть бы ничтожный,

ну хоть бы

невидимый

взлёт!

Мне хочется думать,

что чёрные

наши

бушлаты

Дадут нам возможность

сегодня

увидеть

восход.

Сегодня на людях

сказали:

«Умрите

геройски!»

Попробуем, ладно,

увидим,

какой

оборот…

Я только подумал,

чужие

куря

папироски:

Тут – кто как умеет,

мне важно –

увидеть

восход.

Особая рота –

особый

почёт для

сапёра.

Не прыгайте с финкой

на спину

мою из

ветвей,

Напрасно стараться, –

я и

с перерезанным

горлом

Сегодня увижу

восход

до развязки

своей,

Прошли по тылам мы,

держась,

чтоб не резать

их сонных,

И тут я заметил,

когда

прокусили

проход:

Ещё несмышлёный,

зелёный,

но чуткий

подсолнух

Уже повернулся

верхушкой

своей на

восход.

За нашей спиною

в шесть тридцать

остались,

я знаю,

Ηе только паденья,

закаты,

но взлёт

и восход.

Два провода голых,

зубами

скрипя,

зачищаю.

Восхода не видел,

но понял:

вот-вот –

и взойдёт!

Уходит обратно

на нас

поредевшая

рота.

Что было – не важно,

а важен

лишь взорванный

форт.

Мне хочется верить,

что грубая

наша

работа

Вам дарит возможность

беспошлинно

видеть

восход.

[1972]

<p><strong>Я полмира почти через злые бои …</strong></p>

Я полмира почти через злые бои

Прошагал и прополз с батальоном,

А обратно меня за заслуги мои

Санитарным везли эшелоном.

Подвезли на родимый порог –

На полуторке к самому дому.

Я стоял – и немел, а над крышей дымок

Подымался совсем по-другому.

Окна словно боялись в глаза мне взглянуть,

И хозяйка не рада солдату –

Не припала в слезах на могучую грудь,

А руками всплеснула – и в хату.

И залаяли псы на цепях.

Я шагнул в полутёмные сени,

За чужое за что-то запнулся в сенях,

Дверь рванул – подкосились колени.

Там сидел за столом, да на месте моём,

Неприветливый новый хозяин.

И фуфайка на нём, и хозяйка при нём, –

Потому я и псами облаян.

Это значит, пока под огнём

Я спешил, ни минуты не весел,

Он все вещи в дому переставил моём

И по-своему всё перевесил.

Мы ходили под богом – под богом войны,

Артиллерия нас прикрывала.

Но смертельная рана нашла со спины

И изменою в сердце застряла.

Я себя в пояснице согнул,

Силу-волю позвал на подмогу:

«Извините, товарищи, что завернул

По ошибке к чужому порогу…»

Дескать, мир, да любовь вам, да хлеба на стол,

Чтоб согласье по дому ходило…

Ну а он даже ухом в ответ не повёл:

Вроде так и положено было.

Зашатался некрашеный пол,

Я не хлопнул дверьми, как когда-то, –

Только окна раскрылись, когда я ушёл,

И взглянули мне вслед виновато…

[1972]

<p><strong>ЗАТЯЖНОЙ ПРЫЖОК</strong></p>

Хорошо, что за рёвом не слышалось звука,

Что с позором своим был один на один…

Я замешкался возле открытого люка

И забыл пристегнуть карабин.

Мне инструктор помог – и коленом пинок

Перейти этой слабости грань.

За обычное наше «Смелее, сынок!»

Принял я его сонную брань.

И оборвали крик мой,

И обожгли мне щёки

Холодной острой бритвой

Восходящие потоки.

И звук обратно в печень мне

Вогнали вновь на вдохе

Весёлые, беспечные

Воздушные потоки.

Я попал к ним в умелые, цепкие руки:

Мнут, швыряют меня – что хотят, то творят!

И с готовностью я сумасшедшие трюки

Выполняю шутя – все подряд.

Есть ли в этом паденье какой-то резон,

Я узнаю потом, а пока –

То валился в лицо мне земной горизонт,

То шарахались вниз облака.

И обрывали крик мой,

И выбривали щёки

Холодной острой бритвой

Восходящие потоки.

И кровь вгоняли в печень мне,

Упруги и жестоки,

Невидимые встречные

Воздушные потоки.

Но рванул я кольцо на одном вдохновенье,

Как рубаху от ворота или чеку.

Это было в случайном свободном паденье –

Восемнадцать недолгих секунд.

А теперь – некрасив я, горбат с двух сторон,

В каждом горбе – спасительный шёлк.

Я на цель устремлён и влюблён, и влюблён

В затяжной, неслучайный прыжок.

И обрывают крик мой,

И выбривают щёки –

Холодной острой бритвой

Скользят по мне потоки.

И проникают в печень мне

На выдохе и вдохе

Бездушные и вечные

Воздушные потоки.

Я лечу – треугольники, ромбы, квадраты

Проявляются в реки, озёра, луга.

Только воздух густеет, твердеет, проклятый,

Он мне враг – парашютный слуга!

А машина уже на посадку идёт,

В землю сплюнув в отчаянье мной.

Буду я на земле раньше, чем самолёт,

Потому что прыжок – затяжной.

И обрывают крик мой,

И выбривают щёки –

Тупой холодной бритвой

Снуют по мне потоки.

На мне мешки заплечные,

Встречаю – руки в боки –

Шальные, быстротечные

Воздушные потоки.

Беспримерный прыжок из глубин стратосферы –

По сигналу «Пошёл!» я шагнул в никуда, –

За невидимой тенью безликой химеры,

За свободным паденьем – айда!

Я пробьюсь сквозь воздушную ватную тьму,

Хоть условья паденья не те.

Но и падать свободно нельзя – потому,

Что мы падаем не в пустоте.

И обрывают крик мой,

И выбривают щёки,

У горла старой бритвой

Уже снуют потоки.

Но жгут костры, как свечи, мне –

Я приземлюсь и в шоке,

Прямые, безупречные Воздушные потоки.

Ветер в уши сочится и шепчет скабрёзно:

«Не тяни за кольцо – скоро легкость придёт…»

До земли триста метров – сейчас будет поздно!

Ветер врёт, обязательно врёт!

Стропы рвут меня вверх, выстрел купола, – стоп!

И – как не было этих минут.

Нет свободных падений с высот, но зато –

Перейти на страницу:

Похожие книги

10 гениев науки
10 гениев науки

С одной стороны, мы старались сделать книгу как можно более биографической, не углубляясь в научные дебри. С другой стороны, биографию ученого трудно представить без описания развития его идей. А значит, и без изложения самих идей не обойтись. В одних случаях, где это представлялось удобным, мы старались переплетать биографические сведения с научными, в других — разделять их, тем не менее пытаясь уделить внимание процессам формирования взглядов ученого. Исключение составляют Пифагор и Аристотель. О них, особенно о Пифагоре, сохранилось не так уж много достоверных биографических сведений, поэтому наш рассказ включает анализ источников информации, изложение взглядов различных специалистов. Возможно, из-за этого текст стал несколько суше, но мы пошли на это в угоду достоверности. Тем не менее мы все же надеемся, что книга в целом не только вызовет ваш интерес (он уже есть, если вы начали читать), но и доставит вам удовольствие.

Александр Владимирович Фомин

Биографии и Мемуары / Документальное
Николай II
Николай II

«Я начал читать… Это был шок: вся чудовищная ночь 17 июля, расстрел, двухдневная возня с трупами были обстоятельно и бесстрастно изложены… Апокалипсис, записанный очевидцем! Документ не был подписан, но одна из машинописных копий была выправлена от руки. И в конце документа (также от руки) был приписан страшный адрес – место могилы, где после расстрела были тайно захоронены трупы Царской Семьи…»Уникальное художественно-историческое исследование жизни последнего русского царя основано на редких, ранее не публиковавшихся архивных документах. В книгу вошли отрывки из дневников Николая и членов его семьи, переписка царя и царицы, доклады министров и военачальников, дипломатическая почта и донесения разведки. Последние месяцы жизни царской семьи и обстоятельства ее гибели расписаны по дням, а ночь убийства – почти поминутно. Досконально прослежены судьбы участников трагедии: родственников царя, его свиты, тех, кто отдал приказ об убийстве, и непосредственных исполнителей.

А Ф Кони , Марк Ферро , Сергей Львович Фирсов , Эдвард Радзинский , Эдвард Станиславович Радзинский , Элизабет Хереш

Биографии и Мемуары / Публицистика / История / Проза / Историческая проза
Третий звонок
Третий звонок

В этой книге Михаил Козаков рассказывает о крутом повороте судьбы – своем переезде в Тель-Авив, о работе и жизни там, о возвращении в Россию…Израиль подарил незабываемый творческий опыт – играть на сцене и ставить спектакли на иврите. Там же актер преподавал в театральной студии Нисона Натива, создал «Русскую антрепризу Михаила Козакова» и, конечно, вел дневники.«Работа – это лекарство от всех бед. Я отдыхать не очень умею, не знаю, как это делается, но я сам выбрал себе такой путь». Когда он вернулся на родину, сбылись мечты сыграть шекспировских Шейлока и Лира, снять новые телефильмы, поставить театральные и музыкально-поэтические спектакли.Книга «Третий звонок» не подведение итогов: «После третьего звонка для меня начинается момент истины: я выхожу на сцену…»В 2011 году Михаила Козакова не стало. Но его размышления и воспоминания всегда будут жить на страницах автобиографической книги.

Карина Саркисьянц , Михаил Михайлович Козаков

Биографии и Мемуары / Театр / Психология / Образование и наука / Документальное