Не взывай к справедливости Господа

Причастился Святых Таинств, теперь надо выправлять документы, вытравив из глубин сознания грязь и мирскую скверность…

В органах, получив документы, Назаров спрятал в карман краснокожую книжицу и задумался: идти ли к тому хваткому юристу выправлять лицензию на свой маленький бизнес или погодить.

«Погожу, наверное… Куда спешить? Отдохнуть надо бы… В Сочи, что ли податься?…» – думал он, размашисто шагая по городу.

После посещения храма и принятия Святых Таинств, жизнь его вроде как обнажилась. Словно постыдная девка сняла с себя исподнее на шумной городской площади и предстала перед народом во всей своей похабной и пошлой сущности. Стыдно и больно глядеть на её женские худосочные лядвии.

Что говорить, когда говорить нечего…

Размышляя о себе любимом, он неожиданно понял, что за плечами у него одна звенящая пустота и ничего более. Ничего!

Ему и раньше открывалась эта пустота, но стакан водки с «весёлым народом» заполнял прогал в его судьбе, и снова жизнь представала перед ним не тщедушной похабной девкой, а полнотелой, жадной до ласк бабой. И снова жизненная кутерьма кружила его, затягивая его волю в общий мутный поток событий обыденных и бесцветных.

«Суждены им благие порывы, а свершить, ничего не дано».

Когда-то ему мечталось и пелось, и душа взывала к божественной сущности бытия. И тогда складывались строчки в ритмический рисунок, и получались стихи, пусть и наивные, но честные:

«В летний полдень, до самых пределов,
Где встречается небо с землёй,
Тень от облака мчалась, летела
И накрыла меня с головой.
Тихий ропот прошёлся по ниве.
Загудели вдали провода.
На излуке, на самом извиве,
Стала тёмною-тёмной вода.
Зашумели деревья угрюмо.
Птица вскрикнула резко и зло.
Невесёлая, горькая дума
Омрачила природы чело.
Только тень пролетела и скрылась,
Птицу. спрятав, притихла листва,
И вода не реке заискрилась,
И у ног распрямилась трава.
Луч на землю упал с небосвода,
Распахнулась небесная высь
И опять улыбнулась природа,
Отогнав невесёлую мысль».

Когда-то он мечтал стать настоящим поэтом, поступить в Литературный институт, ходить по кривым московским улицам, брататься с такими же, как и он, молодыми стихотворцами, задирая голову, читать свои и чужие стихи, но судьба распорядилась иначе, и написалось вот это:

«Заживёт не скоро рана.
Рот ладонями зажат.
Две звезды в оконной раме
Неприкаянно дрожат.
Ничего не видно, только
– Небо низкое у лба.
Будет узел там, где тонко…
Продержись ещё судьба!
Две звезды стоят мигучих, —
Две слезы моих горючих.
Две текучих…»

Но, как говориться, что Бог не делает, – всё к лучшему.

Спалился бы Кирюша Назаров на московских улочках, сгорая от внутреннего неутолимого жара, который называется творчеством, – «Это он! Это дух с небосклона!..». Серой и пеплом дышит он, и божественным благоуханием небесных цветов. Всё – в одном сосуде. Попробуй, разберись в этом источнике добра и зла, в жгучей крови Медузы Горгоны…

А в монтажном тресте – честь по чести! Под мышкой папка, в папке проектная документация, на площадке рабочие в своих ежовых рукавицах. Совсем, как у него в стихотворении об электросварщике. Вырос вот, возмужал, вошёл в силу, а всё от стихоблудства никак не отойдёт: