Не взывай к справедливости Господа

Сунувшись в дверной проём вслед за лётчиком, Кирилл остановился ошарашенный увиденным: на полу лежал, обморочно откинувшись «Мустафа» – ещё одна перелётная птица Великих Строек Коммунизма, так и не свивший своего гнезда. Переломанный то ли в драке, то ли вследствие производственной травмы нос на широком и плоском лице с двустволкой ноздрей и принёс ему это прозвище.

В отделе кадров он числился как Мухамадиев Егор Талович, самый старый из бригады. Ему было уже за пятьдесят. Маленького роста, полурусский, полумонгол он весь был коряв и растрёпан, как перекати-поле – без руля и без ветрил.

Тот, кто работал на стройках, знают, что там прозвища и клички являются обычным делом; на них по привычке откликаются, не обижаясь и не вдаваясь в этимологию слова.

Прозвище, как штамп в паспорте – раз и навсегда!

Вот и здесь в перелётной бригаде монтажников были «Коммунист», «Мустафа», «Валет», «Лафа». Был даже один прозванный за свой скандальный характер почему-то «Декабристом».

Так вот – Мустафа лежал барином, раскинув руки, стращая всех перебитым носом.

Сбоку, морщась и крутя в разные стороны головой, стоял пилот, показывая пальцем, куда следует поливать. Лафа, держа наперевес двумя пальцами свой природный шланг, пускал струю на дымящуюся мотню стёганых брюк, которая находилась где-то между колен Мустафы. Мотня почти вся выгорела, и теперь в этом месте чернела опалённая по краям дыра. Несмотря на то, что бригадир добросовестно опорожнил мочевой пузырь, заливая вату, она ещё дымилась изнутри, выпуская едкие испарения.

Теперь за дело взялся и пилот.

После, притоптав ногами края, чтобы они не парили, Кирилл со своим бригадиром волоком втащили Мустафу в салон, где было заметно теплее.

Не простывать же мужику возле туалетной дыры!

Мустафа, то ли отравился дымом, то ли перепил, но на все старания привести его в чувство, никак не реагировал, только сладко посапывал дырявым носом.

На возню и разговоры зашевелились монтажники, протирая глаза. Выпитый перед сном алкоголь никак не прибавлял жизнерадостности – кто тихо матерился потряхивая головой, а кто небезуспешно рылся в своих тормозках.

Самолёт всё так же висел над бездной, перемалывая лопастями пропеллеров глухую ночь.

После всего, что минуту назад пришлось пережить Кириллу, у него не осталось сил, чтобы пнуть Мустафу. «Вот скотина!» – только и проговорил он, опустившись на своё кресло.

Лафа достал термос, отвинтил крышку и протянул Кириллу чёрный, дегтярной густоты чай. Раскаленный алюминиевый стаканчик от термоса обжигал пальцы, и Назаров быстрыми, короткими глотками втягивал в себя вяжущий рот чифир, напиток весьма популярный среди монтажников. Во рту было такое ощущение, словно он пожевал наждачную бумагу, но в голове сумерки прояснялись.

Мустафа всё так же лежал у них в ногах, раскинувшись на ледяном дюралевом полу, как на перине.

Кирилл уставился в иллюминатор, рассматривая под крылом чёрную бездну. Там, внизу, как будто бы пробежали красные искорки раздуваемого ветром костра. А вот и сам костёр. Вернее кострище, полыхающее огнями города.

Самолёт стал всё больше и больше заваливаться на бок, двигатели закашляли, выбрасывая под крыло пульсирующие красные сполохи. Кто-то из монтажников, рыча по звериному, опорожнил желудок прямо на гофру пола. Резко запахло отработанным алкоголем.

У Кирилла под ложечкой тоже ожила, завозилась, заторкалась юркая мышка, норовя вышмыгнуть наружу. Он закрыл глаза, прижав зубами эту поганую сущность. Машину стало переваливать на другую сторону, и его потащило с кресла куда-то вверх, как будто он выныривал из омутной глубины. Вцепившись в поручни кресла, чтобы не улететь к потолку, Кирилл открыл глаза. В окнах оранжевым светом пылал снег, самолёт уже скользил по взлётной полосе.

Мышь снова юркнула в желудок и там растворилась.

Лётчики приземлили машину на промежуточном аэродроме для дозаправки топливом.

Старший пилот, выйдя из кабины, нехорошим взглядом окинул своих пассажиров, открыл входной люк, опустил стремянку и кивком головы приказал всем вымётываться наружу.

На аэродроме порывистый ветер морозным крошевом кидался в лицо.

При заправке топливом никому внутри самолёта оставаться нельзя, и ребята волоком вытащили Мустафу на улицу, прислонив его к высокому сугробу возле взлётной полосы. Мустафа так и остался стоять, раскорячившись, бессмысленно елозя руками по крупинчатому грязному снегу, наметённому уборочными машинами.

Застарелый пьяница медленно приходил в себя.

Из дыры в мотне цвели незабудки трикотажных подштанников. Обгоревшие края ватных брюк на морозе уже засахарились, но всё ещё испускали едкий пар.

Мустафа тогда в самолёте, выйдя по малой нужде, решил потаясь разок-другой курнуть. Присев возле толчка на корточки, он после первой затяжки не справился с бродившим в мозгу алкоголем и вошёл в полный штопор. А курил этот монгол исключительно моршанский табак, который горит долго, как торф. Вата брюк тлеет тоже медленно, отчего и получился такой конфуз.