Не жалея жизни

— Никакой группировки не было, гражданин чекист. Священнослужители, направленные на жительство в селения, находящиеся на территории моей епархии, действительно приходили. Я оказывал им помощь деньгами в малых размерах, удовлетворял их просьбы, утирая слезы. Сострадая им, как христианин, я относился к ним, как к прочим прихожанам и разъяснял, что поселение на жительство в наши края вызвано приверженностью их к староцерковной ориентации, которая, как вы знаете, некоторое время не хотела признавать Советскую власть.

Но в христолюбивом сострадании я не вижу стимула к группированию вокруг нашей церкви контрреволюционных, сил. И потом, что понимать под контрреволюционером? Боюсь, что ревнитель твердой веры для вас и есть контрреволюционер…

Сажин раскусил маневр епископа, который хотел навязать спор, и задал следующий вопрос — о создании церковного антисоветского центра.

Видя, что чекист не стремится доказать утверждение о группировке вокруг церкви реакционно настроенных священнослужителей, епископ Герман отрицал и создание руководящего ядра, и развертывание антисоветской работы и пропаганды, и переправку за рубеж ряда верующих и священнослужителей, и установление связей с эмигрантами в Кульдже.

— Гражданин чекист! Во все времена верующие христиане подвергались гонениям со стороны власть имущих, но вера христова не скудеет, а священство, как этот бриллиант, что украшает мою панагию, от мученичества лишь становится чище и предстает перед паствой в ярком сиянье и блеске…

Герман сидел спиной к двери и, упиваясь своими словами, не обратил внимания на вошедшего Просенкова, а тот взял со стола панагию и, осмотрев ее, повернулся к Герману.

— А бриллиант-то фальшивый, ваше преосвященство. И ваши рассуждения о блеске, сиянии и чистоте священства тоже фальшивы, — с этими словами он поднял газету, и Герман увидел разложенные на столе любовные письма, изъятые при обыске, о которых епископ совсем забыл.

Глядя на Просенкова, одетого в чекистскую форму, Герман побледнел, отшатнулся и прикрыл лицо, словно защищаясь, рукавом черной рясы.

— Боже праведный, кто это?

— Кстати, ваше преосвященство! Кульджинский владыко Штокалко передает вам вместо привета поношение за вмешательство в дела чужой епархии. Это он по поводу присылки отца Павла, да и полковник от ваших предложений не в восторге.

Глаза Германа мрачно сверкнули. Рухнули его надежды установить свой контроль над православной общиной в Кульдже, повлиять на полковника Вяткина, добиться от него отказа увести свою белую армию на Дальний Восток, а вместо этого склонить к нападению на советское Семиречье. Этот чекист под видом бывшего офицера ловко вошел к нему в доверие, получил от него, Германа, доступ к самым сокровенным планам…

Его преосвященство менялся на глазах: слиняло высокомерие, растаяло выражение превосходства и оскорбленного достоинства, не осталось ничего, кроме смертельно-белого ужаса на лице и в глазах.

Затравленно оглянувшись вокруг, он чуть слышно прошептал:

— Вы правы, сверкающий адамант из меня не получился.

Р. Нуралиев ВОЗМЕЗДИЕ

Шляков вошел в кабинет, разделся и, стоя у обдающей жаром голландской печи, стал обогревать руки. Звякнул настенный телефон. Шляков неохотно подошел к аппарату, резко крутнул ручку и поднял трубку.

— Зайдите ко мне, — услышал он знакомый басок своего начальника.

— Вот, читайте, — сказал Рыжев, привстав со стула и подавая Шлякову исписанный карандашом лист бумаги из ученической тетради с прикрепленным к нему конвертом.

— В чем дело? — спросил, не подумав, Шляков.

— Идите к себе, прочтите внимательно. Потом доложите свое мнение, — проговорил строго Рыжев и сел на место. Взял со стола толстую папку и стал быстро листать лежавшие в ней бумаги, отыскивая нужный документ.

«Что за человек? — подумал Шляков, закрывая за собой дверь. — Вечно торопится… Ну и сказал бы, как сам понимает, одной минуты не ушло бы на это». И, продолжая идти коридором к своему кабинету, взглянул на письмо, затем на конверт, желая узнать, кто и откуда написал. Увидев, что обратного адреса на конверте нет, досадливо чертыхнулся. «Опять анонимка!» Бросил письмо на стол, прошел в угол к тумбочке, выпил глоток воды, вернулся к столу и принялся рассматривать конверт…

С трудом разбирая неясный оттиск почтового штемпеля «5 фев 1931 п/о Алм…», а что дальше — догадайтесь сами. «Очевидно, местное… только вчера опущено в почтовый ящик», — заключил он и стал читать адрес на конверте:

«В отделение дорожно-транспортного отдела ОГПУ ст. Алма-Ата первая». Потом осмотрел письмо и, когда прочел на первой странице — «Заявление. От стрелка военизированной стрелковой охраны Туркестано-Сибирской железной дороги Чекунова», облегченно вздохнул.

Заявитель сообщал, что был свидетелем неоднократных антисоветских суждений кассира станции Лепсы Синкина.