Не жалею, не зову, не плачу...

мной творилось нечто невообразимое, произошёл какой-то взрыв и разброс, меня не

было, одно сияние, протуберанец. Открыл я книжку наугад и ткнул пальцем в

строку: «Куда хотелось ей плыть? Зачем понадобилась ей австралийская собака

Динго? Зачем она ей? Или это просто уходит от неё детство? Кто знает, когда уходит

оно!» Сейчас мне очень хотелось, чтобы поскорее ушло детство, и я стал взрослым,

спокойным, железно невозмутимым.

Не мог заговорить… Ну что я, такой уж тихоня, скромняга, тюха-матюха? Да

нет, вроде я умел говорить. Если в класс приходила комиссия из Наркомпроса,

учительница первым вызывала меня, и я тараторил ответы, только слова от зубов

отскакивали. В драмкружке я играл пограничников, ловил и допрашивал шпионов,

на утренниках читал приветствия и стихи, пел в хоре. Однажды шпарил наизусть

Пушкина, подряд всё, что знал, ошеломить хотел своих сверстников, сначала они

ждали, когда собьюсь, забуду строчку, но не дождались, победа была за мной, они

стали зевать всё шире и шире, я усыпил всех. Короче говоря, в школьной иерархии я

был на верхней ступеньке, но сейчас с Лилей я всё забыл, стоял перед ней

маленький и робкий, ципа-дрипа. Помимо всего прочего, ошеломила меня зубная

щетка, я просто обмер. Лишь бы она не глянула на наш рукомойник, у нас и в

помине не было зубной щетки, хотя мы знали, конечно, зубы надо чистить по утрам

и вечерам, а нечистым трубочистам стыд и срам. Мне тринадцать лет, я в шестом

классе, а не держал в руках зубной щетки. Лопату держал, грабли, топор держал,

много кое-чего.

Вечером за столом скандал на тему, почему у нас нет зубной щетки. Мама

сразу рассердилась, какая-то девчонка сказала, а он уже тарарам устраивает. Отец

заметил, что дедушка наш, Михаил Матвеевич, ему в обед сто лет, зубами может

полено разгрызть, а почему? Никогда никакими щётками зубы себе не портил. «Я

могу дать тебе, чем Гнедка чистим», – утешил отец.

Я начал обличать своих отсталых родителей, для лошади у вас есть щётка, и не

одна, а для человека нет. Отец посмеивался, мама сердилась. Условились, все же, с

получки купим зубную щётку. Одну на всех. Валя напомнила, нужен ещё и зубной

порошок, а мама сразу, сколько он будет стоить? Изба не достроена, каждая копейка

на счету, а вам подавай щётки да порошки, ишь, какие господа. Тогда я выложил

главный козырь. В школе санитарная дружина проверяет руки, уши и зубы. А для

мамы школа важнее церкви, главнее Ленина, Сталина и всех сил земных и

небесных.

Первого апреля мне исполнилось четырнадцать лет. Я подвёл итоги жизни без

радости. Шутка сказать, сколько прожито, и всё понапрасну. Детство кончилось, а

моё большое, очень большое Я никак себя не выразило. Можно со скрипом вписать

мне в актив учёбу, но этого мало для настоящего советского отрока. Я вообще сам

себе не нравлюсь, сколько у меня недостатков, и нет никаких надежд на любовь

Лили Власовой. Я её буду любить всегда, а она – только оборачиваться. Если не

надоест. В свой день рождения я составил программу на ближайший год. Во-

первых, совершить героический поступок, кого-то спасти, если будет пожар, авария,

в школе потолок рухнет, всеми силами к этому стремиться, а затем любой ценой

добиться внимания Лили. Наконец, последнее. Я не должен так трепетать перед

ней, хватит уже, мне четырнадцать лет. Предки в моём возрасте ходили на мамонта,

племя своё защищали копьями, дротиками и палицами, а что я?..

Она принесла «Дикую собаку Динго», повесть ей очень

понравилась. «Мы жили на Дальнем Востоке в городе Ворошилове, я там родилась.

Какая прелестная повесть! Она мне напомнила детство, такое далёкое». – И смотрит

на меня с улыбкой взрослой, женской, подражает, наверное, своей маме, она у неё

какая-то служащая, а папа инженер. Мои же родители деревенские и оказались в

городе по несчастью. Но и здесь мы живём по-крестьянски – корова, сарай,

поросёнок. Придёт время, я тоже буду инженером. Не возчиком, не грузчиком и не

чернорабочим, как мой отец. Лиля только приехала, они сразу купили себе полдома,

немалые деньги. А у нас даже на зубную щётку нет. Отец мой окончил всего-

навсего два класса церковно-приходской школы, попы учили его мракобесию, я уже

грамотнее его в три раза. За жизнь до революции я отца не осуждаю, но вот после

революции полагалось бы ему носить кожанку и маузер в деревянной кобуре.

Возраст уже позволял ему отличиться в огне боёв, в 1918 ему уже было

четырнадцать лет. Потом, когда прогремела гражданская война, отец обязан был

поступить на рабфак, однако же, он этого не сделал, революцию прожил без

маузера, пятилетки без рабфака, в стороне от важнейших вех, не говоря уже о том,

что в тюрьму попал. Он был весёлый, кудрявый, иногда рассудительный, но чаще

беспечный, и порой вспыльчивый. А посадили его отчасти и по моей вине. Жили

мы тогда в Башкирии, в деревне Курманкаево, я ещё в школу не ходил и дружил с