Не жалею, не зову, не плачу...

море, но и это ещё не всё. Любимый мой дядя Павлик, мамин брат, первый в нашем

роду образованный, он окончил рабфак, стал учителем физики, знает английский

язык, – сидит на севере как враг народа. Я молчу об этом несмываемом позоре,

никому ни слова, а Лиле тем более. Я хочу вылезть из грязи в князи. Я должен стать

самым первым. Скоро мне вступать в комсомол, а социальное положение моё

никудышное. Если я скажу всю правду, меня не только в комсомол, на тот свет не

примут. Я вынужден буду лгать, в лучшем случае молчать, скрывать, сидеть, в рот

воды набравши. Если я скажу всю правду, меня с треском выгонят из школы, не

посмотрят на мои красные показатели на щите успеваемости. И правильно сделают,

мне уже четырнадцать, я обязан пойти и заявить, что мой дед Митрофан Иванович

сбежал из тюрьмы. Приедет машина, деда заберут, мама, бабушка и все будут

плакать, но у меня ни один мускул не дрогнет. Герой должен быть стойким. Нет у

меня, к сожалению, большевицкой закалки, я хлюпик, как граф Лев Толстой, его

разоблачил Ленин за то, что он, публично бия себя в грудь, говорит: я скверный, я

гадкий, но я занимаюсь нравственным усовершенствованием, – тьфу! Вот придут к

нам и скажут: ты, Ваня, пионер, всем пример, признайся во всеуслышание, кто твой

отец, кто твой дед и кто твой дядя? В школе ребята простодыро выбалтывали всё

домашнее, кое у кого с предками было еще хуже, но они не замечали позора. А я

замечал. Мама моя говорила, что я похож на дядю Павлика, он тоже был высокий,

лобастый и много читал. Я помню, какая у него была жена Ада, модница, с

короткими волосами, весёлая, белозубая. Когда они приезжали к нам, всё в доме

менялось, они стихи друг другу читали, и одежда у них была другой, и пахли они

по-другому. Но, главное, из всех взрослых только они всерьёз разговаривали со

мной, и я видел, что им со мной интересно. Дядю Павлика посадили в Тавде на

Урале. Директор школы стал предлагать что-то неприличное Аде, дядя Павлик дал

ему пощёчину, а у директора оказался друг начальник НКВД, и всё. Потом и тех

пересажали. Кому стало легче, кому прибавилось счастья? Разве что самому

Троцкому, поскольку у него вдруг обнаружилось так много соратников по всей

стране.

Если я расскажу про всё, меня выгонят из школы, а школа для

меня самый светлый дом. Я готов там проводить весь день – с утра до поздней ночи.

Я там учился в самом подлинном смысле и не понимал тех, для кого школа была

обузой, – несчастные, как они дальше будут жить во мраке невежества. А мне

интересно знать как можно больше и получать «отлично». С одной стороны, я остро

ощущал своё плебейство, а с другой видел своё превосходство. Однажды, когда

отец привёз на телеге очередную шабашку, я, воспитывая себя, сказал, что он уже

сидел в тюрьме, но не исправился. Отец сразу вспылил, в руке у него был кнут, и он

стеганул меня вдоль спины. Ведь мы строим дом не тёте Моте, а себе, в землянке

ютимся, на глиняном полу спим, оконце с тетрадку величиной. Я всё понимаю, но

как мне дальше жить, если в школе я честный, а дома воровство покрываю?

Учительница не только меня в пример ставила, но и мою маму, она не пропустила

ни одного родительского собрания, больше ей никуда не требовалось ходить, ни в

одно учреждение. В школу она собиралась, как в церковь, доставала из сундука

единственную роскошь – цветастую шаль, чёрную с красным, подарок свекрови, и

шествовала по Атбашинской как на фольклорный праздник. Мария Петровна

Завьялова на собрании говорила: вот вам Анна Митрофановна, у неё сын круглый

отличник, хотя сама малограмотная женщина, царский режим не позволил ей

получить образование.

Я не оправдал ожиданий своих учителей, не произвёл

переворота даже в семье, не говоря уже обо всём земном шаре. До каких пор мы

будем жить в темноте и невежестве? Даже зубной щётки нет. В нашем большом

городе есть заводы и фабрики, институты и техникумы, разные культурные

заведения, но мы продолжаем жить как в деревне. Лошадь, корова, навоз, кизяк – до

каких пор? Крестьянская царская Россия давно ушла в прошлое, прогремела по

стране коллективизация, индустриализация, строят Магнитку, роют каналы, летают

через Северный полюс в Америку, а мы колупаемся в навозе, как сто лет назад, как

тысячу лет назад. Родители меня не понимали. Вместо того, чтобы убедить меня по

системе Макаренко, отец сразу взрывался: ты должен радоваться, что у нас есть

скотина, она кормит нас, а ты, такой-сякой, видишь в этом позор. Мама тоже

доказывала – не было бы у нас коровы, сынок, мы бы давно с голоду поумирали,

вспомни, как мы бедствовали, когда отец в тюрьме сидел, а ты в первый класс

пошёл. Мы не бедствовали, мы наливали в миску молоко, крошили туда хлеба,

садились вокруг и черпали ложкой. А чем тебе лошадь мешает, если у отца нет

другой профессии, только возить, грузить, разгружать. В твои годы мы уже землю