Не жалею, не зову, не плачу...

мои деды не вступили из-за отвращения к бездельникам. Они умели работать и

делали всегда больше других, но их всего лишили за то, что они не хотели понять

высоту и красоту советской власти. Мне предстоит перековать политически

безграмотную родню. Отец не был рабочим в истинном смысле, гордым

пролетарием, ни на заводе не работал, ни на фабрике, то он грузчик, то он возчик, то

землекоп в артели, таких называли чернорабочими. Крестьянином он тоже не был,

поскольку не имел земли, не пахал и не сеял. Мы никто. И даже хуже. В моём роду

есть тайна, плохая, разумеется, хороших тайн не бывает. Старшие не догадывались,

что я всё знаю, они полагали, я маленький, несмышлёный. Они забыли, что у детей

ушки на макушке, особенно у таких, как их сынок Ваня. Я жадно схватывал всё

необычное, я знал, что дедушка наш Митрофан Иванович бежал из тюрьмы и

прячется. Он где-то под Уфой на тюремном дворе подтащил бревно к забору с

колючей проволокой, подождал, когда часовой отвернётся, и бегом-бегом по бревну,

на ту сторону. Побег висит на нём до сих пор. Как только вблизи дома появлялась

милицейская фуражка, всю нашу семью бросало в дрожь. Помню однажды, я ещё

не учился, бабушка Мария Фёдоровна взяла меня за руку и пошла на встречу с

беглецом-дедушкой под моим прикрытием. Дело было в городе Троицке, в

восемнадцати верстах от моего родного села. Тоже любопытная деталь, между

прочим. Был старинный купеческий, уездный и по тем временам большой город

Троицк, так переселенцы решили, этого мало, и построили Ново-Троицк, спесиво

надеясь, что он будет гораздо больше старого. Почему бы не назвать Мало-Троицк?

Вернёмся к встрече с дедом. Взяла меня бабушка за руку, пошли мы в сторону речки

Амур. Здесь опять отступление, поскольку на карте такой речки нет. В старину в

каждом городе обязательно был свой Амур, речка или приток, или хотя бы часть

реки с рощей, с парком, с каруселью, где молодые назначали свидания, амурные

встречи – «пошли на Амур». И вот мы с бабушкой перешли речку, и пошли в

сторону вокзала. Никто на нас не обращает внимания, никакая милиция, НКВД,

комиссары всякие, не подумают ничего плохого, просто бабушка идёт с внуком. На

станции мы блукали по путям, зашли в какой-то закуток среди пахучих смоляных

шпал, и тут вдруг появился дедушка, как из-под земли, и сразу быстро, негромко

заговорил с бабушкой. Меня он совсем не заметил, будто бабушка пришла с

телёнком, хотя телёнок его заинтересовал бы несравненно больше – чем его

кормить, когда заколоть и как выгоднее продать на базаре. Да и с бабушкой без

сантиментов, ни здравствуй, ни прощай. А мне нравилась его игра в пряталки, дома

не живёт, скрывается, обманывает всемогущую милицию. Я был рад встрече, но

молчал как рыба, хранил тайну, только смотрел не деда во все глаза. Дал он бабушке

задание строгим голосом, она передала ему свёрток, я его нёс под мышкой, и

дедушка так же быстро исчез среди шпал, как и появился. Мы пошли обратно.

Бабушка что-то бормотала, сама с собой разговаривала, одной рукой держала меня,

а второй жестикулировала, отводила её в сторону, в сторону, будто плыла по воде.

Ещё помню картину, тоже тайную, как Митрофан Иванович с каким-то дядькой в

очках, худощавым, похожим на учителя, подделывали чужой паспорт, переклеивали

фотокарточку, снимали чернильные буквы сваренным вкрутую яйцом, синеватым

чистым белком. Очкастый давал советы, он был из ссыльных революционеров,

вернее сказать, контрреволюционеров, похожий на эсера или меньшевика. Сначала

они потренировались на простой бумажке, что-то написали, подтёрли, подчистили,

пустили в ход облупленное пузатенькое яичко, покатали его по чернильным буквам,

потом взялись уже за настоящий паспорт, причём дед всё посмеивался, будто в лото

играл. Меня они совсем не брали во внимание, не могу понять, почему, прятались

от всего, а моего взгляда не замечали, как будто меня совсем не было. Почему они

думали, что ребёнок не выдаст? Я всё отлично понимал без слов, чуял тревогу в

доме как щенок. Они мне ничего не говорили, а я всеми фибрами ощущал флюид

заговора, непокорности, своевластия, меня это завораживало, напоминало игру,

когда мчишься во весь дух от погони и уходишь, не догнали тебя, не схватили и в

тебя не попали, ты успел. Удивительно, что они не прогоняли меня, будто хотели

передать навык, опыт, как мастера подмастерью. А мне так и запало в память, в

душу, – я тоже вот так хочу! Врезалась жажда тайны, непокорности, и со временем

я своего часа дождался…

Надо сказать, дед мой Митрофан Иванович отчаянный был,

безрассудно смелый, горячий. И невероятно предприимчивый. С поддельным

паспортом он укатил куда-то в Среднюю Азию, а потом и нас повёз к отрогам Тянь-

Шаня, где сверкали снега на вершинах гор даже в самую жару.

Один мой дед в бегах, другой мой дед в ссылке на Аральском