Небеса

"Харе Вишну", — поклонилась она, протягивая пирожки. «Спасибо», махнула рукой Вера, и вишнуитка двинулась к дверям, пряча купюру в торбу.

"Ай-я-яй, Вера Геннадьевна, — укоризненно покачал головой прекрасный юноша. — Что сказал бы ваш супруг, глядя, как матушка вкушает идоложертвенную пищу?"

"Приехали", — подумала я. Мой знакомец близко общается не только с Верой, но и с ее мужем. Но с каким изяществом он выговаривал непростое словосочетание "идоложертвенная пища"… Удивительная личность! Как удачно я бросила окурок…

Вера явно считала иначе, она затряслась от гнева, лишь только мы появились в кабинете. Слова юноши пролились последней каплей, я даже испугалась за Афанасьеву — так она вдруг побелела. Подавившись не то вскриком, не то всхлипом, Вера отвернулась в сторону окна и дрожащими пальчиками выуживала из пачки сигаретку. Юноша подскочил к ней с золотой зажигалкой. У него была привычка чередовать джентльменские замашки с откровенной грубостью: прием простой, но действенный.

Вера глубоко затянулась и выдохнула:

"Вы бы поздоровались для начала, Антиной Николаевич!"

Я не упала при звуках этого имени только потому, что была аполитичной и удаленной от бурлящей общественной жизни на безопасное расстояние. Наверное, только я одна во всем Николаевске не имела понятия о жизни и приключениях Антиноя Николаевича Зубова, самого юного и скандального депутата местной Думы.

Депутатскими обязанностями Зубов откровенно пренебрегал: скучно ему было сидеть промеж стареньких директоров, украшенных лысинами, и обсуждать поправки к законопроектам. Нет, Антиноя Николаевича влекли иные горизонты по слухам, он мечтал просочиться в исполнительную власть и пустить там густые корни, чтобы впоследствии вырастить из себя губернатора, а то, глядишь, и целого Президента.

Я молча разглядывала заоконную мозаику, составленную из городской реки, серого неба и двух грустных елок, высаженных напротив Дома печати. Вера и Зубов говорили теперь друг с другом куда любезнее прежнего, и Афанасьева даже предложила депутату вишнуитский пирожок — тот отказался от идоложертвенной пищи не без брезгливости. Оба не замечали меня, Вера делала это демонстративно, Антиной же выглядел так, будто был полностью поглощен собеседником, хотя видел и слышал при этом все вокруг.

Мне следовало покинуть эту сцену.

У лифта стояла Ольга Альбертовна — ответственный секретарь, которая принимала с утра мою идиотскую заметку. Дама эта сразу показалась мне безжалостной валькирией, тем удивительнее было слышать от нее человеческие слова: "Ругаева, мне понравилась твоя информация. Терпеть не могу придурков!"

Я не верила ни ушам своим, ни глазам — вдруг валькирия тоже сошла с ума, но просто еще не знает об этом? Она же стащила с носа очки и смотрела прямо на меня близорукими, бесцветными глазами:

"Если тебя начнут обижать, напрямую ко мне, поняла? А Верку не бойся, она баба хорошая. Еще дружить с ней будешь".

Не дав мне промычать хотя бы словечко в ответ, валькирия заскочила в лифт и умчалась в редакционные выси — к последним этажам.

Я же вновь прижала кнопку вызова, и через минуту на этаже скрежетнула соседняя кабина.

Когда двери закрывались, их придержала блестящая штиблета.

Мы шли рядом, мы шли вместе.

Антиной Николаевич предложил мне руку, и я ухватилась за нее с удовольствием. Встречные девицы ненавидели меня взглядами — таким красивым был мой спутник.

"Знаешь, дорогая, в чем заключается подлинная трагедия депутата Зубова?"

Он сразу начал звать меня «дорогая», но звучало это не привычно ласково, как у телевизионных мужей, — нет, депутат с капризным, особенным привкусом выделял гусиный третьий слог — и превращал прилагательное в существительное: оно вправду начинало существовать… Зубов почти всем придумывал прозвища, и они прилипали к людям намертво, как смола. Веру он звал «матушкой», она бесилась от этого неприкрыто.

"Подлинная трагедия депутата Зубова — его молодость", — сообщил Антиной Николаевич, и я порадовалась, что не стала отвечать — вопрос депутата был риторической фигурой. Молодых в политике не жалуют, не жалеют и не желают вот почему так редко случаются в моей жизни телевизионные показы, вот почему девушки не узнают меня и не просят автографов: всему виною массовая ненависть коллег по законотворчеству".

"Шикарно говорите, — не утерпела я, — вам не законы, вам бы романы писать!"

Депутата передернуло:

"Дорогая, знала бы ты, как я не люблю романы! Я даже к бандитам лучше отношусь. В Германии, кажется, однажды видел выставку художественно переосмысленных трупов — берут умершее тело, в живот красиво монтируют всякие ящички, к груди прикрепляют декоративные ручки, ноги украшают лампочками. Эти артефакты напоминают мне литературу: когда мертвое чувство украшают метафорами и моралями. Разве что белый гвельф, но ему до сих пор не нашлось равных. Нет, дорогая, я предпочитаю иное чтение — история, философия, богословие".