Небеса помогают храбрым

— Глупо! Я, честно признаться, ожидал от вас большей прозорливости, не говоря об элементарном инстинкте выживания. Если уж вам плевать на себя, подумайте хотя бы о жене, детях и многочисленных сподвижниках. Последних мы подвергнем таким пыткам, что они проклянут день, когда появились на свет. Найдутся среди них и такие, которые ради пощады оговорят вас, а мы предоставим им трибуну. Представьте, какого будет вашей супруге и детишкам на чужбине, когда вы прослывете здесь растлителем малолетних и проходимцем, живущим на пожертвования облапошенных лживыми посулами простаков. Вам, кстати, тоже не избежать мучительных истязаний, от которых придется долго и страшно умирать под проклятия бывших последователей и разочаровавшихся друзей. Изуродованный труп разрубят на куски и бросят диким собакам на съедение, вместе с ним исчезнет сама память о так называемом «просветителе». Во всяком случае, добрая память, — тяжело вздохнув, подвел итог сказанному Фонтенель Цинций. — Но, знаете, я неисправимый оптимист, надеющийся на чудо в самых поганых обстоятельствах, поэтому обязательно вскоре навещу вас повторно. Вдруг мой вопиющий голос найдет отклик в вашем больном разуме.

— Не стоит попусту тревожиться. Свой выбор я сделал бесповоротно, — глухо произнес Эрбин в толстенную стену тюрьмы.

Покидая каземат, главный тайный страж бросил вместо прощания:

— Ваша беда в том, что вы вознамерились побороть неистребимую человеческую натуру, чего пока никому не удавалось. Не успеют новые правители усесться в освободившиеся кресла, как с достойным их предшественников азартом, начнут заниматься тем же самым!

Однако узник пропустил мимо ушей умозаключение одного из своих высокопоставленных палачей. После того, как цепной пес Спациана обмолвился о его жене и детях, образ идущей к нему навстречу вместе с малышами Люции стал затмевать все остальное. Так он и задремал, согреваемый медленной поступью самых дорогих людей.

Вскоре ему приснился сон, где его супруга вдруг преобразилась в пугающую своей потусторонней красотой женщину средних лет. Выбившиеся из-под покрывающего ее голову платка черные пряди падали на бледный лоб и широкие смоляные брови, а правильные черты скорбного лица усиливали чарующий гипноз холодного немигающего взора. Эрбин сразу же узнал великую Богиню, чей повелительный зов никто из живущих не мог игнорировать. Ее изваяния в мраморе и бронзе возвышались близ могильных курганов и на крутых берегах полноводных рек, с которых развеивался прах погребальных костров. Ее почитали как мать, возвращающую своих наигравшихся детей туда, откуда они ненадолго выбежали. Имя Богини старались произносить как можно реже, дабы не обратить ее внимание на себя раньше положенного срока. Символом же великой матери считался острый изогнутый серп, отсекающий связывающие человека с жизнью нити.

— Хватит, родной, пойдем домой! Устал ведь уже! Там тепло и уютно, а здесь разыгралось ненастье, — произнесла она певучим голосом, почти не размыкая губ и заботливо протянула к нему руки.

— Еще очень рано! Мне не хочется уходить отсюда! — по-детски капризно отозвался Гавальдо, чуть не плача.

— Ну что с тобой делать, горюшко мое луковое! Резвись, коль до сих пор не надоело и помни — за тебя беспокоятся, любят и ждут, — сказала мягко Богиня и ее образ постепенно растаял.

Пробудившегося Эрбина долго не отпускала магическая атмосфера приснившегося диалога. Он быстро пришел к мысли, что несознательно сам позвал никогда беспричинно не навещающую смертных Богиню в тот момент, когда из-за угроз сторожевого пса Спациана поддался минутному малодушию. Любящая мать просто напомнила о незапертых дверях домашнего очага, и будь просветитель менее капризным в разговоре с ней, тюремщики уже не растормошили бы одного из арестантов крепостных казематов.

В последующие дни Гавальдо раз за разом подвергался скорее психологическому, но очень изощренному истязанию. Врывающиеся в камеру бугаи ставили его на колени и заставляли во все горло петь гимн славы королю. Когда же Эрбин отказывался повиноваться, одевали ему на голову пыльный мешок и принимались во всех подробностях рассказывать о находящихся у них в арсенале пыточных орудиях, красочно живописуя нечеловеческие мучения несчастных, испытавших их действие на себе. Однако куда страшнее технических характеристик заждавшихся просветителя механизмов были клятвенные обещания профессиональных извергов познакомить в скором времени его жену Люцию с самыми усовершенствованными моделями из перечисленного ряда, усадив при этом ее детей в специально оборудованное зрительское ложе для утонченных ценителей истязаний.

Иногда его навещал какой-то мутный жрец Фулвий Сарантонелло который, видимо, работая на контрасте с живодерами, елейным голосом убеждал просветителя прекратить ерепениться и понять мудрость королевской политики.