Небесная голубизна ангельских одежд

Направление развития советско-американских отношений во многом зависело от нового посла США в Москве Джозефа Дэвиса, а точнее от его оценки экономического и военного потенциала СССР как возможного союзника и серьезности угроз Гитлера как вероятного врага США. У Рузвельта до назначения Дэвиса в Москву не было полной ясности в том, что происходит в этих двух, по его словам, «динамичных пространствах Европы» – об этом свидетельствует его разговор с Дэвисом за ланчем в Белом доме 28 августа 1936 года, который предшествовал назначению на дипломатический пост. Из разговора следовало, что Дэвис, которому по первоначальному замыслу предстояло после СССР отправиться послом в Германию[1336], должен был определить, нельзя ли предотвратить войну и усмирить Гитлера путем предоставления «жизненного пространства», то есть территориальных уступок, немцам в Европе. Рузвельт, как свидетельствует запись в дневнике Дэвиса, в то время «симпатизировал нужде Германии в сырьевых ресурсах», и новый посол должен был разобраться, чего действительно хочет Гитлер – войны или мира[1337].

Прибыв в Москву, Дэвис, искренне ли или в интересах определенных политических и экономических кругов США, на карьерную поддержку которых он, вероятно, расcчитывал после возвращения на родину, твердо и осознанно занял просоветскую позицию[1338]. Отправной точкой для восприятия СССР как возможного американского союзника стало теоретическое обоснование главного отличия между сталинским режимом и нацизмом: в то время как диктатура пролетариата, по заявлениям советских вождей, была лишь временной мерой, расовое господство немцев для Гитлера было конечной целью. Лучше вообще не жить, чем жить в мире победившего нацизма, убеждал Рузвельта Дэвис[1339].

Теория была подкреплена фактами из советской действительности. Дэвис доказывал, что к концу 1930‐х годов СССР в своей социально-экономической политике во многом отступил от коммунистических принципов. В донесениях в Белый дом он описал феномен, который его современник Лев Троцкий именовал преданной революцией, а социолог Николай Тимашев позже назвал великим отступлением. Ослабление классового подхода в вопросах образования, избирательных прав, трудоустройства, а также воспитание патриотизма и гордости за русскую культуру, отмена продовольственных карточек и усиление внимания государства к сфере товарного потребления и мерам материального поощрения, модернизация армии по западным образцам, восстановление воинских званий в армии и ученых степеней в науке, укрепление социальных институтов брака и семьи, запрет абортов и осуждение свободной любви – все это шло вразрез с идеями и практикой послереволюционного десятилетия и, по мнению Дэвиса, соответствовало нормам капиталистического общества[1340]. Основываясь на своих наблюдениях, Дэвис определил советский строй как «капиталистический государственный социализм» (capitalistic state socialism)[1341], а это было уже не так страшно, как коммунизм или диктатура пролетариата[1342].

Не раз в беседах с советскими представителями Дэвис заявлял, что не видит разницы в главной цели советского и американского руководства – создании благоприятных условий жизни для простых людей путем перераспределения материальных ресурсов и предоставления равных возможностей. Несогласие касалось методов достижения цели. В официальных донесениях в Вашингтон и в частной переписке Дэвис отмечал парадокс: в СССР наилучшие побуждения сочетались с наибольшей жестокостью методов[1343]. Во время прощальной встречи со Сталиным 5 июня 1938 года Дэвис, по его словам, убеждал диктатора в преимуществах социально-экономической политики капитализма. В США, заявил он, перераспределение богатства происходит эволюционно, путем налогообложения, и при сохранении личных свобод граждан[1344]. Сталин не стал вступать с Дэвисом в дискуссию, оставив намек на применение репрессий в СССР без ответа.

Работа Дэвиса в Москве совпала с разгаром показательных судебных процессов и ежовщиной, поэтому, определяя свое отношение к СССР, Дэвис должен был определиться и с отношением к сталинским репрессиям. Уже через неделю после прибытия в советскую столицу Дэвис попал на «суд Радека – Пятакова», где провел шесть дней. К моменту завершения своей миссии он не пропустил ни одного заседания суда над Бухариным. Будучи юристом с опытом[1345], Дэвис внимательно наблюдал за сталинской Фемидой, посылал подробные отчеты в Белый дом и письма с личными впечатлениями своим близким. Многие из влиятельных советских деятелей, с которыми он успел познакомиться, воспользоваться их услугами, похвалить в донесениях и почествовать на своих приемах, вскоре были объявлены врагами народа и расстреляны[1346]. Ни в секретных донесениях, ни в публичных выступлениях Дэвис никогда не оспаривал виновность этих людей, более того, утверждал, что признательные показания «врагов народа» «представляются правдой»[1347].