Небесная игрушка

Сумасшедшим темпом работы ему все же удалось сделать, казалось, невозможное. Стив как раз закончил проверку собранного синхронизатора, когда снова раздался условный стук.

В донельзя грязном оборвыше узнать бывшего пижона Олафа было решительно невозможно. На измазанном грязью осунувшемся лице чистыми оставались лишь лихорадочно блестевшие глаза. Фуражки у него уже не было. Остатки парадной формы висели клочьями. Олаф устало не зашел, а забрел в рубку управления и рухнул на диван. Казалось, у него даже не было сил обрадоваться, когда Стив сообщил о том, что можно улетать. На диване сидел совершенно изможденный, обессилевший, измочаленный человек.

И вдруг блуждающий взгляд Олафа упал на дефектный лючок, все еще лежащий на столе. Какие-то секунды он смотрел на него, а затем зловещая улыбка пробежала по его грязному лицу. Словно подброшенный пружиной, он схватил лючок и (откуда взялись силы?) опрометью бросился к выходу. Изумленный Стив с помощью обзорного экрана наблюдал, как Олаф подскакивал то к одной аборигенке, то к другой. Переключенный на мелкий масштаб экран не позволял разглядеть в деталях, что именно делал Олаф возле местных красивых, но жестоких воительниц. Наконец, Олаф всунул лючок в руки их начальницы и бегом возвратился назад. Едва лишь за ним закрылся входной люк, как Стив включил внешний ревун, предупреждающий о близком старте ракеты. Аборигенки запрыгнули на своих животных и быстро отступили к краям поляны.

Через короткое время космический пришелец плавно оторвался от поверхности и, набирая скорость, унесся вверх. А спустя еще час Стив и переодетый и вымытый в душе Олаф сидели за обедом в кают-компании. Стив тоже чувствовал себя вымотанным – напряжение последних суток давало себя знать. Однако его согревала мысль о том, что они успевали – в запасе было еще почти полсуток времени. Их с лихвой хватало для компенсации вынужденных дополнительных разгона и торможения. Но больше всего Стива удивила разительная разница в напарнике – еще час назад тот еле двигался, смертельно уставший в блужданиях по планете, с кровавыми мозолями на ногах. А теперь, несмотря на забинтованные ноги и многочисленные кусочки лейкопластыря на исцарапанном лице, он все время улыбался, даже пробовал мурлыкать какую-то мелодию. Куда делся его давешний меланхолизм?

Заметив косые взгляды Стива, Олаф загадочно улыбнулся.

– Месть – все-таки самое сладкое блюдо в мире, – сказал он, откинувшись на спинку кресла и довольно сложив руки на животе, – эта прописная истина известна всем, но истинной она становится лишь для того, кто на своей шкуре испытал эту сладость… Ты видел, во что они превратили меня за эти три похода туда и обратно. Думаешь, эти ведьмы не могли посадить меня на своих замечательных коней? Могли, еще как могли! Но не захотели. Наоборот, когда я третий раз предстал перед вождями и просто сказал, что явился попрощаться с ними, ибо так принято на нашей планете – нельзя уходить, не попрощавшись, вожди дали особое поручение конвою. И дорогу назад они превратили в полосу препятствий. Сплошь болото или буреломы. Или буреломы в болоте. С какими-то мелкими кровожадными тварями, от которых невозможно было отбиться. Конвой зажимал меня между своими животными, затаскивал в самую чащобу бурелома и там бросал. Их кони, а с ними и оседлавшие их ведьмы, прекрасно чувствовали себя во всех условиях – не проваливались в топь, а по буреломам скользили, словно на коньках по гладкому льду. Я же выползал, как мог, обдираясь и царапаясь, при этом помня, что мое время ограничено – я не мог болтаться там еще сутки, мы бы просто не успели вернуться к сроку. А что ты все успеешь сделать, я не сомневался…

– И как же ты собрался отомстить им? – спросил Стив, – что, соберешь маленькую армию, прилетишь и устроишь побоище?