Небесная игрушка

— Мне акцент заметен, — сказал он, — а вот другие могут и не понять… Просто мне приходилось встречаться с поляками, они изредка работали у нас или неподалеку. Некоторые твои слова в произношении звучат практически так же, как и у них. Неплохие были, к слову сказать, ребята. Хорошие шахтеры. И сам я тоже шахтер, и работаю на одной из шахт, что находятся у нас, в Чили, в пустыне Атакама.

— Кому, как не тебе, работающему в этой сфере, знать, что не только толстосумы могут заниматься туризмом? — заметив удивление в моем взгляде, заметил он, не забывая потягивать из уже более чем наполовину опустевшего фужера, — а что, у вас много толстосумов набралось бы? Если бы это было так, что только они пускаются в поездки, пожалуй, ты бы сидел без работы или занимался чем-нибудь другим. А я ведь довольно прилично зарабатываю, правда, по местным меркам. И вообще, спроси любого шахтера во всем мире, — усмехнулся он, — тебе любой скажет, что наш труд, пожалуй, самый каторжный в мире, и что при этом вряд ли любой из нас получает достойную этому труду оплату. Она должна была бы быть, по крайней мере, раз в десяток больше… Кстати, зовут меня Арсенио (имя изменено — авт.).

— Налей-ка и моему другу, — Арсенио кивнул бармену на меня и, заметив мой протестующий жест, сказал: — не возражай, этому меня научили упомянутые поляки — платить за друзей. Хороший обычай. У нас это как-то не принято, здесь каждый платит за себя. А жаль… Еще не так давно я работал в шахте Сан-Хосе, — добавил он, — слышал о такой? А теперь уже на другой шахте.

Я едва не подпрыгнул на табуретке.

— Так вы один из тех, кто в этой злосчастной шахте просидел под землей почти два месяца и кого чудом вытащили оттуда на поверхность? — с безмерным удивлением спросил я.

— Более двух месяцев, — поправил он, — первого, Флоренсио Авалоса, подняли в среду, через 69 дней после аварии. А последним подняли Луиса, нашего начальника смены, если желаешь, Луиса Альберто Урсуа Иррибаррена. С тех пор я и ношу темные очки, зрение до сих пор полностью пока еще не восстановилось.

Арсенио дотронулся рукой до очков, я понимающе кивнул в ответ.

— Ты не можешь себе представить, — усмехнулся он, — как мы радовались, когда увидели первого человека после более чем двухмесячного заточения!

— Могу представить, сколько лиц было вокруг! — покрутил я головой.

— Ничего подобного! — засмеялся Арсенио, — он был один, Мануэль Гонсалес Павес, первым опустившийся к нам вниз в «Фениксе», спасательной капсуле, но он олицетворял для нас близкое спасение.

— Вернее, почти для всех нас, — через паузу добавил он, — ибо я с самого начала знал, что мы не можем погибнуть на глубине.

— Как вы могли знать это? — еще больше удивился я.

Сквозь темные очки собеседник долго в упор смотрел на мое удивленное лицо, затем повернулся в сторону и снова потребовал от бармена наполнить опустевшие фужеры.

Затем вздохнул и, глядя куда-то вперед-вдаль, заговорил, делая остановки, иногда словно с трудом подбирая слова.

— Ты издалека, не местный, и то, что я скажу тебе, не будет предано здесь огласке, ты скоро увезешь это туда, к себе. И это одна из причин моего решения рассказать тебе это. И есть еще одна причина — я просто человек, а людям иногда бывает невыносимо держать в себе то, что они знают. Есть и третья причина. Если ты все же кому-либо расскажешь то, что услышишь, тебя, как минимум, сочтут выдумщиком, а по-максимуму, могут упечь в дом умалишенных. В это невозможно поверить, — подчеркнул он, — я уверен, что никто и не поверил бы, вздумай я рассказать об этом. И я иногда не верю сам себе, не верю, что это и в самом деле случилось со мной. Возможно, это просто судьба, что я сел рядом с тобой здесь сегодня, но раз так случилось…

Я, не говоря ни слова, смотрел на него, заинтригованный необычным вступлением.

— Да, я знал, что ни один из нас не может погибнуть там, под землей. Вернее, я знал это про себя, но, чтобы спастись мне, надо было, чтобы спаслись и все остальные. Откуда я знал это?