Небесная подруга

Элис выбрала наугад изящную пастель в красно-коричневой гамме. Она вспомнила свою первую реакцию — что ж, набросок действительно походил на работы Россетти. Правда, вблизи стало видно, что здесь нет присущего Россетти акцента на чрезмерно выразительной линии губ. Это был погрудный портрет молодой женщины — она наклонила голову под странным, слегка тревожным углом, как будто оглядывалась на кого-то. Роскошные волосы были тщательно выписаны разными оттенками красного и зачесаны на одну сторону, открывая идеальную округлость обнаженного плеча. Рисунок был датирован 1869 годом и подписан монограммой: аккуратно выведенные переплетенные буквы WHC. Эти буквы ни о чем не говорили Элис, в отличие от стиля и даты. Она перевернула листок, но увидела лишь небрежно выполненный набросок. Больше никаких зацепок. Взяла другой этюд — рисунок карандашом, глаза и губы женщины обведены коричневой тушью. Внизу стояла та же монограмма и был обозначен год, на этот раз 1868-й. Рисунки озадачили Элис: они выглядели как подлинные шедевры прерафаэлита, но инициалы не подходили никому из известных живописцев. Манера напоминала отчасти Россетти, отчасти Бёрн-Джонса, отчасти Уотерхауса, и все же это сотворил другой художник. В его линиях, в чертах натурщицы сквозили сила и энергия. Бледные и вялые красавицы Россетти или ангелоподобные, но безвольные героини легенд, изображенные Бёрн-Джонсом, на этом фоне выглядели чуть-чуть нелепо. Найденные рисунки были другими. С каждого пожелтевшего листа на Элис смотрела эта женщина — насмешливая, надменная, манящая и смутно знакомая, как образ настоящего классического искусства…

Элис резко очнулась от созерцательного раздумья. Ее осенила мысль, в равной степени нелепая и ужасная: конечно, она знает это лицо! Она сама рисовала его: большие глаза, губы, в чувственном изгибе которых таится насмешка… Элис потянулась за папкой со своими рисунками, нетерпеливо раскрыла ее… Бумаги рассыпались по полу. Везде повторялось одно и то же лицо, как в бреду; образы накладывались друг на друга, словно отражения в зеркальном зале. Элис долго смотрела на них, переводила взгляд с собственных работ на те, что были помечены инициалами WHC, тщетно подыскивая логическое объяснение. Листы, которые умерший человек счел необходимым замуровать навечно в стене церкви, предъявляли ей неоспоримый факт. Уверенность Элис росла, и это отчасти напоминало истерию, отчасти — безумие: Джинни и неизвестная натурщица Викторианской эпохи — несомненно, давно умершая — были похожи как близнецы.

Один

Не могу сказать, долго ли я стоял на коленях рядом с трупом, сжимая его в нечестивых объятиях, словно хищник — свою жертву. Пары алкоголя развеялись в холодном предрассветном сумраке, как туман, оставив во мне пустоту, ощущение безвременья и трепет безумия, терзавшего мой рассудок чудовищными тенями. Наверное, я плакал. Я не мог пошевелиться — некуда было двигаться, не на что надеяться. Мне показали то, чего не должен видеть человек, и позволили остаться в живых — издевательски, презрительно. Они знали, что я не опасен. Они сделали из меня чудовище, но не убили. Быть может, это доставило им удовольствие. Мне хотелось уползти обратно в склеп и спрятаться там, как улитка прячется в раковину, в уютную тьму. Отчаяние переполняло мою душу, тьма манила, подобно материнскому чреву, обещая забвение. Я почти поддался… Встал. Мои руки были почти по плечи в крови. Пошатываясь, я отвернулся от света… И вспомнил Роберта.

Эта мысль подействовала как холодный душ. Задыхаясь, я прижал руки ко рту, и холодная кровь размазалась по губам. За собственными страхами и жалостью к себе я забыл про друга. Ведь Роберт собирался жениться на Розмари.

Розмари. Одно имя заставило меня покрыться холодным потом. Все вертелось вокруг нее, моей небесной подруги. Даже в тот миг от меня ускользало понимание ее природы — в нашем мире для этого не было ни слов, ни идей. Постепенно я выходил из ступора и пытался рассуждать здраво: подумал о полиции, отбросив воспоминание о тонкой струйке крови, стекавшей изо рта белокурого мальчика. Я считал себя разумным человеком, так что мог поверить в убийство, а остальное решил игнорировать. Таким образом я закрыл глаза на истину и начал подбирать приемлемые факты. Розмари была убийцей. Злодеяние, вероятно, совершили ее друзья, но труп находился в ее квартире — значит, она тоже замешана. Может быть, они втроем сошли с ума? Только сумасшедший будет пить кровь… если мальчик пил кровь. Я предпочел бы поверить, что эта картина — плод моего воспаленного воображения. Преступники запаниковали, когда я появился, но побоялись убить свидетеля и отволокли вместе с трупом на кладбище. Видимо, надеялись, что утром меня обнаружат, бесчувственного и пахнущего алкоголем, и сочтут виновником происшествия. Вполне разумно.