Небесная подруга

Голод навалился на меня, как огромный зверь; я зашатался. Невольно облизнул пересохшие губы. Вытер о штаны вспотевшие ладони и подошел ближе. Девушка молилась; она не обернулась, когда я встал позади нее, не шевельнулась, когда я протянул руку, едва не коснувшись ее лица. Я ощущал ее тепло; шея, видневшаяся в узком просвете между платком и шалью на плечах, была бледной, сквозь прозрачную кожу я видел тонкий узор вен — живые реки и ручьи инопланетного пейзажа. Я потянулся к ней, развернул к себе, воображая, что она вскинет голову, распахнет глаза, откроет рот, готовая закричать… но ничего подобного не произошло.

Девушка улыбалась, раскрыв мне объятия. В огромных лиловых глазах на бледном изящном лице я узрел голод, подобный моему. Это была Розмари.

Я медлил. Во сне я не ведал страха, только голод. Я поймал ее за запястье, и мой взгляд скользнул по обнаженной руке, по чувственным рекам вен.

— Дэниел! — Голос Розмари был хриплым и сладострастным.

При взгляде на нее у меня перехватило дыхание. Никогда, никогда я не видел такой красоты. Розмари снова улыбнулась, подняла тонкую руку и прижала ладонь к моей щеке.

— Что со мной происходит? — Я спрашивал самого себя, но смотрел в глубь ее глаз.

— Люби меня, — прошептала Розмари.

Я чувствовал на губах ее теплые пальцы, вдыхал странный возбуждающий аромат: сладкая смесь лаванды и густой горячей крови.

— Боже мой! — воскликнул я невнятно, потому что запястье Розмари было прижато к моим губам.

Я обнял ее. Рыжие волосы закрывали мне лицо, стройное тело казалось таким легким, пульс бился у самых губ…

— Люби меня.

Резким рывком я выкрутил ее руку, повернул тыльной стороной к себе: кожа была гладкой и солоноватой. Я глубоко вгрызся в упругую, как кожура, плоть, а потом хлынула кровь, чистая и соленая. Я захлебывался от нетерпения, припадал к ране, по-собачьи вылизывал ее. Кровь тонкой струйкой стекала из угла моего рта, пробуждая воспоминание… я не мог до конца понять о чем. Неровные края раны имели металлический привкус, и я просовывал между ними язык, чтобы ощутить живую пульсацию крови, задыхался от неимоверного наслаждения и жажды. Я помню этот вкус. Помню узор каждой линии и вены на этом запястье. Могло ли мне присниться такое? Или я сошел с ума? Кровь была силой, самой жизнью. Я лихорадочно и опасливо лакал ее, зная, что в любой момент Розмари может лишить меня милости, оставить без утоления и надежды.

Насыщаясь, я смотрел в ее чистые бездонные глаза.

И видел «семь звезд на волосах».[17]

Так я беспокойно спал — стонал и метался на влажной, смятой простыне, а Розмари во славе шествовала по моим грезам. Теперь, когда я постоянно живу среди таких снов, мне странно вспоминать, насколько ново и жутко это было для меня — впервые войти в склеп собственного подсознания. Меня терзали похоть и ужас, я совсем обессилел, в голове пульсировала боль. Не помню, чтобы миссис Браун стучалась в дверь, хотя она должна была слышать мои стоны. Дважды я сумел доползти до умывальника, чтобы извергнуть в фаянсовую раковину темную слизь… Я принял ее за желчь. Царапины на лице отчаянно саднили; коснувшись их немеющими пальцами, я обнаружил, что они превратились в кошмарные вздутые рубцы, тянущиеся со лба через щеку и вниз по шее; рубашка отчасти защитила мою кожу. На внутренней стороне запястий виднелись отметины, словно от иглы. Должно быть, мне ввели какое-то зелье. Горло распухло, и я подумал: не пытался ли кто-нибудь из дружков Розмари задушить меня? Однако я был слишком слаб и болен, чтобы исследовать свои раны подробнее.

Когда я окончательно проснулся, почти стемнело. Я посмотрел на часы и с изумлением увидел, что уже половина восьмого. Никогда в жизни, даже после ночных вечеринок, мне не доводилось проспать целый день. Откинув одеяло, я поднялся, чувствуя себя отдохнувшим, но все еще нездоровым. Голова кружилась. Накинув халат, я пошел в ванную. Включил свет, умылся, принял две таблетки аспирина и взглянул на себя в зеркало.