Небесное пламя. Персидский мальчик. Погребальные игры (сборник)

– Вот и ты, – сказал Филипп мрачно. – Честный человек явился бы сам, чтобы дать отчет о своем посольстве. А мудрый – убежал много дальше Коринфа.

Фессал склонил голову.

– Так это кажется, царь. Но я привык не нарушать свои контракты.

– Тогда жаль разочаровывать твоих нанимателей. Ты дашь свое последнее представление в Пелле. И дашь его в одиночестве.

Александр встал. Все глаза обратились к нему; теперь стало ясно, зачем он здесь.

– Да, – сказал царь. – Пусть Фессал посмотрит на тебя, Александр. Он обязан тебе своей смертью.

Голос Александра дрогнул. Он сказал с трудом:

– Он слуга Диониса, его особа священна.

– Актеру следовало держаться своего ремесла.

Филипп кивнул судье, который начал что-то записывать.

– Он фессалиец, – сказал Александр.

– Он гражданин Афин уже двадцать лет. После заключения мирного договора он действовал как мой враг. У Фессала нет никаких прав, и он это знает.

Фессал, едва заметно покачав головой, бросил взгляд на Александра, но тот не отрываясь смотрел на царя.

– Если воздать ему по заслугам, – сказал Филипп, – он завтра же будет повешен. Если же он рассчитывает на милосердие, то должен попросить меня об этом. Точно так же, как ты.

Александр стоял в оцепенении, сдерживая дыхание. Все смотрели на него. Он шагнул к трону.

Фессал с лязгом выдвинул вперед скованную ногу. Теперь актер стоял в позе героической стойкости, столь любимой его зрителями. Все глаза обратились к нему.

– Позволь мне ответить за все. Никому не следует превышать своих полномочий. В Карии я вмешался не в свое дело. Скорее, чем твоего сына, я должен просить Софокла быть моим защитником.

Он вытянул обе руки в классическом жесте мольбы, который к тому же, для наилучшего эффекта, обнажил его язвы. Вокруг приглушенно зашептались. Фессала увенчивали лаврами чаще, чем любого олимпийского победителя, и греки, даже видевшие не больше одного спектакля за всю жизнь, знали его имя. Слова мольбы он произнес глубоким звучным голосом, который мог бы захватить аудиторию в двадцать тысяч человек, а теперь был искусно соразмерен с пространством зала.

Слова были удачно подобраны, но означали совсем иное. В действительности Фессал хотел сказать: «О да, я знаю, кто ты. А ты знаешь, кто я. Не пора ли прекратить комедию?»

Черный глаз Филиппа сузился. Он понял намек актера и был сильно удивлен, когда его сын, вспыхнув, сделал несколько шагов и встал рядом с Фессалом.

– Разумеется, государь, я буду просить милосердия для Фессала. Намного позорнее не сделать этого. Он рисковал для меня жизнью, я не пожалею для него своей гордости. Прошу, прости его, вся вина на мне. И ты, Фессал, пожалуйста, прости меня.

Фессал сделал жест выразительнее любых слов. В воздухе повисло ясно различимое одобрение. Филипп кивнул Фессалу как человек, достигший желаемого.

– Очень хорошо. Надеюсь, Фессал, это научит тебя не прятаться за спину бога после всякого дурного поступка. На этот раз ты прощен, не злоупотребляй этим. Уведите его и снимите цепи. Остальными делами я займусь чуть погодя.

Царь вышел. Ему нужно было время, чтобы взять себя в руки, иначе можно наделать ошибок. Эти двое едва не сделали из него дурака. Пара фигляров, как они разыграли эту сцену, украв его триумф.

* * *

Вечером Фессал сидел в доме, где остановился Никерат. Старый друг ехал следом за актером до самой Пеллы на случай, если потребуется выкуп. Теперь он натирал мазью раны актера.

– Дорогой мой, – говорил Фессал, – я так переживал за мальчика. Он еще так мало видел в этой жизни. Я пытался подать ему знак, но он поверил каждому слову царя. Он уже видел веревку вокруг моей шеи.

– Как и я. Неужели ты никогда не поумнеешь? – проворчал Никерат.

– Ну, ну, кто, по-твоему, Филипп, – какой-нибудь иллирийский разбойник? Тебе бы стоило поглядеть, каким греком он выступал в Дельфах. Он уже знал, что зашел слишком далеко, еще до того, как я ему это сказал. Отвратительная поездка. Домой отправимся морем.

– Ты знаешь, что коринфяне оценили тебя в полталанта? – поинтересовался Никерат. – Аристодем получил твои роли. Никто не заплатит тебе за представление, частным образом устроенное для Филиппа.

– О, я играл не один. Даже не предполагал, что мальчик будет столь естествен. Какое чувство театра! Подожди, пока Александр найдет себя; говорю тебе, мы многое увидим. Но это чудовищно, так обойтись с ним! Мое сердце обливалось кровью, правда обливалось.

– Да, я знаю, – шептал Гефестион в полуночной тьме. – Я знаю. Но сейчас ты должен поспать. Я останусь с тобой. Постарайся заснуть.

Бесцветным горячечным голосом Александр повторял:

– Он втоптал меня в грязь.

– Филипп не дождется одобрения. Это скандал – заковать Фессала, все так говорят. Все говорят, что ты держался великолепно.

– Он втоптал меня в грязь, желая показать, что может это сделать. Перед Фессалом, перед всеми, – шептал Александр.

– Все забудут. И ты должен забыть. Все отцы время от времени творят несправедливость. Помню, однажды…

– Он мне не отец.

Гефестион на мгновение застыл, оцепенев.

– О, но не в глазах богов; они выбирают, кто… – начал Гефестион.