Небесные селения

– Четыре ветра, которым мы, жители Халя, поклоняемся, у греков назывались Бореем, Нотом, Зефиром и Эвром. Борей – бог северного ветра, сын звездного неба Астрея и утренней зари Эос, брат Зефира и Нота. Он изображается крылатым, длинноволосым, бородатым мужчиной. Место его обитания – Фракия, где царят холод и мрак. Когда он гневался, все подчинялось его могуществу. Он может с корнем вырывать деревья, вызывать землетрясения, вздымать огромные волны. Зефир, брат Борея и Нота, – бог западного ветра. С гарпией Подагрой Зефир породил знаменитых своей быстротой коней Ахилла. Он очень опасен, но представляется как нежный и мягкий ветер; этот Зефир по велению Эрота унес Психею в его владения. В поздних легендах его женой стала Хлорида, олицетворение весны. Нот – божество южного ветра. Брат Борея, Зефира и Эвра, он изображается обычно с бородой и крыльями. Он приносит с собой влажный туман и именуется «быстрым». И наконец, Эвр – божество юго-восточного ветра. В то время, как другие ветры – дети Астрея и Эос, происхождение Эвра неясно. Эвр часто наносит вред кораблям, вместе с Нотом и Зефиром вызывает бури…

Вращение закончилось так же внезапно, как и началось, и мы с Каламом покинули площадь.

Мы вышли на Улицу Музеев, и я узнал от Калама, что музеи являются главными учебными заведениями Халя и что в них собраны экспонаты и произведения искусств различных эпох, на которых обучаются и воспитываются поколения хальцев. Заглянув в парочку из этих музеев, я был поражен сложностью лабиринтов, из которых они состояли и которые соответствовали лабиринтам истории – главной науки этой цивилизации.

После музеев мы снова вернулись к разговору о ветрах. Завершая свою лекцию о ветрах, Калам сказал мне следующее:

– Наверное, у христианских авторов вы встречали с рассуждения о духе, как о воздухе, о биении воздуха, воспринятом сердцем и расходящемся от него по всему телу, и о биении жизни, которым обладают все смертные. Этот же опыт лежит в основании нашей цивилизации. Мы чтим силу, лежащую в основании мироздания и движущую всем, и мы определяем ее как ветер или воздух, или пар, или свет. Эта сила наполняет паруса кораблей, гонит росток из земли, движет планеты по орбитам и управляет человеческими судьбами. Это мудрая сила, но наш разум не способен ее понимать во всем ее объеме. Мы доверяем ей и редко бываем ею обмануты.

А потом мы отправились в магазин для путешественников, где в дверях нас встретил молодой приказчик с аккуратным пробором на голове и повел по торговым залам, показывая товары.

О таких заведениях я читал у Жюля Верна и Диккенса. Магазин отделан деревом и серебром в духе конца 19-го века. Залы следуют один за другим, разделенные низкими калитками: то входишь в каюту корабля со старинными морскими приборами и картами, то в шалаш со всевозможными изысками походного снаряжения, то в хижину охотника с портативным очагом, складной мебелью и ружьями прошлого и будущего веков, то еще в какой-нибудь диковинный зал.

Я ходил из одной залы в другую, разглядывая предметы, назначение которых часто было мне неизвестно. Впереди шествовал приказчик, быстро сообразивший, что я иностранец, не знающий местных языков, и потому просто показывающий нам дорогу. Сзади вышагивал Калам, всем своим видом дающий мне понять, что он полностью предоставляет мне выбор нужных в дорогу вещей и не намерен мне на что-то указывать.

Вообще этот мир поражал меня непривычным обилием ностальгических элементов, знакомых мне даже не из детства, а из книг и старой живописи, и – отсутствием тяжести, создаваемой техническими приспособлениями, к которым мы так привыкли. Иногда мне казалось, что я просто попал в Европу, какой она была до 17-го века – с ветряными мельницами, дилижансами и парусными кораблями. Эту Европу я полюбил еще мальчишкой, а то, что происходило в ней позже и особенно научно-техническая паранойя 18-го и 19-го столетий, не вызывали во мне никакого сочувствия. Я попробовал поделиться этим соображением с Каламом, и он меня понял и поддержал.

– Это абсолютно естественно, что вы постоянно сравниваете ваш старый опыт с новыми впечатлениями, – заметил в ответ Калам. – В самом деле, увидев, что технические усложнения не способствуют улучшению жизни, а напротив еще более удручают человека, мы выбрали для себя совершенно иное направление. Усовершенствование орудий пошло у нас по пути наращения радости тех, кто их использует, а не – скорости и количества. И в этом тоже сказалась наша религия ветров. Ветер – это легкость, стремительность, непостоянство, спонтанность. Эти качества мы в себе культивируем. Мы должны вам казаться старомодными и в то же самое время легкомысленными, не так ли?