Небесные создания. Как смотреть и понимать балет

Зная историю Нижинского, Нуреев последовал его примеру и тоже пренебрег правилами костюма, сохранившимися в театре им. Кирова аж с царской России: на своем дебютном ленинградском спектакле «Дон Кихот» он вышел на сцену в одних колготках, без прикрывающих причинное место трусов. Поскольку на дворе был уже 1960 год и с момента увольнения Нижинского прошло полвека, Нуреев не только заслужил овации, но и добился отмены пресловутого костюмного правила. Стоит ли говорить, что он, как Нижинский, стал объектом вожделения обоих полов? И хотя его внешность не была андрогинной, как у Нижинского, он обогатил свою технику приемами, которые прежде применяли лишь балерины. Он тянул носок и вытягивал ногу, как копье; вставал на высокие полупальцы и бесстыдно распахивался в арабеске. Умел ли он растворяться в роли, как Нижинский? Был ли «каждый его танец превращением», как писал о Нижинском Ван Вехтен? Нет и нет, ведь для подобного растворения, для перевоплощения в персонажа нужно в первую очередь умение усмирить свое «я» – а этого Нуреев никогда не умел.

Нуреев родился в мусульманской семье: его мать, Фарида, была татаркой, а отец, Хамет – башкиром. Они познакомились в Казани, городе с древней мусульманской историей, когда Хамет был еще студентом. Оба верили в необходимость образования и в коммунистические идеалы, оба мечтали, что их дети будут учиться в большом городе, но работа Хамета – он был политруком – часто заводила семью в мрачные захолустья. Рудольф родился в 1938 году в поезде, идущем на восток, в самую заледенелую глубь Советского Союза; с первых дней его жизнь была связана с дорогой и переменой мест. А еще – с нуждой: первые годы его жизни выпали на Великую Отечественную войну, отец ушел в армию, и повсюду царила нищета. Когда Рудик (так звали маленького Нуреева) впервые увидел балет – ему было семь лет – это решило его судьбу. «Я хотел быть всем на сцене», – говорил он. Но вернувшийся с войны отец категорически не желал для своего сына никаких «танцулек». Тогда Рудольф стал втайне брать уроки балета у местного учителя балетной студии. Непоколебимое упорство привело его в Ленинград, куда он переехал в семнадцать лет, поступив в Академию им. Вагановой. «Я стану первым артистом в мире», – сказал Нуреев своим одногруппникам. Он пришел в балет поздно, и ему некогда было скромничать. (12)

В годы своих дебютных выступлений в Ленинграде, а потом и в Париже, он производил впечатление огненного вихря – раздутые ноздри, узкая талия, скульптурные чресла, ягодицы, словно сошедшие с рисунков Леонардо. Но в его технике еще чувствовалась незавершенность. Его гран-жете были высокими, но неровными. Двойные туры в воздухе были чистыми, но взлеты и приземления в пятую позицию – резковатыми. Он часто терял контроль над руками, они болтались, и было очевидно, что сложные па даются ему нелегко. Все это объяснялось тем, что он поздно начал академическое образование. Но он кружился, как циклон, и держался на сцене свободно и дерзко, точно весь мир принадлежал ему. И эта его дерзость завораживала. (Зрителям нравится, когда на них выплескивают немного маскулинной агрессии.)

Реинкарнация Нижинского? Скорее Нуреев был воплощением культа «я» 1960-х, культурной мешанины из моды, рок-н-ролла, фотографии, суперзвезд и откровенной сексуальности. Нижинский с годами становился все большим аскетом; Нуреев, напротив, был гедонистом с пожирающим, плотоядным взглядом (о, этот дикий взгляд, о, эти кошачьи скулы!). Он был секс-символом; его фанаты скандировали: «Rudi in the nudie» («Руди голышом!»). Его бегство в парижском аэропорту, знаменитые шесть шагов и прыжок в руки французских полицейских назвали «прыжком к свободе», и это задало тон восприятию Нуреева на Западе. Все связанное с ним воспринималось как гипербола, аллегория или и то, и другое, как будто он проживал свою жизнь на сцене.

И он проживал. Его первые две роли после бегства – обе в «Спящей красавице» – стали решающими. В самом имени принца Дезире (desire по-французски – желание) крылось желание, ставшее его главной мотивацией: желание выступать на сцене, быть звездой, быть неповторимым; сексуальное желание, наконец (он был сексуальным хищником не только на сцене, но и в жизни). Его Синяя Птица символизировала потребность в свободе и полете и предвосхищала последующие миграции Нуреева от одной балетной труппы к другой: он танцевал и в Королевском балете Великобритании, и в Национальном балете Канады, и в балете Джоффри (исполнив три роли, которые некогда танцевал Нижинский), в Бостонском балете, в труппе Парижской национальной оперы и многих других. Нуреев говорил, что у него душа бродяги, но более уместным было бы сравнение с путешествующей особой королевских кровей. Камзолы, в которых он танцевал принцев – парчовые, расшитые золотом и серебром и скроенные специально, чтобы подчеркнуть его V-образный силуэт – были его переносными замками, которые он повсюду возил с собой, домами мечты для его кочевой души.