Небесные тела

В первые дни она упивалась его любовью. Она получила за эти дни столько счастья, сколько не испытала за всю свою жизнь до него. Она полюбила его с такой жаждой, которую нельзя было утолить. Она в отличие от него не спешила растратиться, распылиться и проглотить удовольствие целиком и сразу. И когда его чувства стали увядать, ее, наоборот, пустив глубоко корни, зацвели пышным цветом. Когда наступило понимание, что его любовь исчерпана, ее сначала охватил ужас, но потом она, будучи женщиной с опытом, разумно рассудила и приспособилась. Она продолжала любить его, смиренно и сдержанно, отгородив для себя собственное пространство, уважая его границы, проявляя терпение и мудро в чем-то уступая.

Они так и жили, как два небесных тела, у каждого свое поле и своя судьба, и все столкновения с отлетающими от них обломками, все притяжения друг к другу – все это временно. После долгих лет вместе, детей, друзей, книг Асмаа смирилась с его погруженностью в искусство. Приняла, что он закрывается от нее с мольбертом и красками. Приняла, что он не допустит ее в этот мир. Перестала бояться рысаков со злобным взглядом, застывших в прыжке. Перестала обращать внимание на то, что все они были либо вороными, либо белыми. Она сделала это ради его же спокойствия, оставив его таким, каким он был – свободным от нее, летящим своим путем небесным телом, цельным и неделимым.

Когда у нее появятся дети, она закажет самую широкую кровать, чтобы они помещались на ней все вместе и спали, сплетая руки и ноги, как ветви дерева, стволом которого она себя представляла. Его же она убедила в том, что объятия женщины, ставшей матерью, аромат духов которой смешался с молозивом и детскими запахами, отличаются от прикосновений бездетной женщины, полностью отдающей свою любовь мужчине.

С рождением каждого последующего ребенка она только укреплялась в вере, что это и есть ее истинное предназначение: слышать душераздирающий крик новой жизни, которая выходит из нее. Раз за разом. Пока она не сможет уже давать жизнь.

К сорока пяти годам у Асмаа было четырнадцать детей, которые росли как листочки на дереве, в доме, наполненном светом и раскрашенном всеми цветами радуги кистью их отца.

Абдулла

20 марта 1986 года, когда Лондон было пять лет, а Салему два, с отцом случился первый инфаркт. А 26 февраля 1996 года он скончался в больнице «Ан-Нахда». Тогда Мухаммеду, родившемуся с аутизмом, исполнился год.

Последние шесть лет я жил в непрерывном страхе, что отец умрет. А когда это произошло, я понял, что на самом деле уже пережил его смерть, так как не ощутил внезапного горя или ужаса. В первые недели я плохо спал от злости. Ее будто незаметно вливали мне в вены, и она растекалась, отравляя меня всего. Из головы не выходила картина: я стою над его кроватью, он накрыт белой простыней, пахнет антисептиком, народ все прибывает, его поднимают с кровати, меня сажают в одну из машин, никто мне не соболезнует, сначала надо совершить погребение. Мы доезжаем до аль-Авафи, его вносят в дом, доносится душераздирающий крик Зарифы, люди набирают в ведра воды, с западной стороны от дома устанавливают стол и шторки и заталкивают меня к телу отца, чтобы я омыл его сам. Аззан, отец Мийи, подает мне ведро и показывает, как надо обтирать тело. Абдель Рахман, сын судьи Юсефа, помогает мне обсушить покойного и обернуть его в саван. Люди перекладывают его тело на носилки и ставят меня с одной из сторон, чтобы отнести тело отца на кладбище. Мы движемся к западу от аль-Авафи, я слышу, как вокруг взывают к Аллаху и перешептываются. Сувейд роет могилу. Аззан спускает меня туда, чтобы я принял тело отца и уложил его на правый бок. Я вдыхаю запах свежевскопанной почвы и выбираюсь оттуда. Люди бросают в могилу камни, засыпают сверху землей и наконец в изголовье устанавливают могильную плиту. Мы возвращаемся в аль-Авафи.

На поминках мне пожимают руки, молят Всевышнего принять мой траур. «Все в руках Аллаха!» – отвечаю я им. Соболезнующим разливают кофе, перед ними ставят подносы с пловом. С наступлением темноты я возвращаюсь к себе, вхожу в комнату отца, и меня захлестывает гнев. Траур заканчивается через семь похожих друг на друга дней.

Через годы я припомню другие детали этих событий: как живот у отца вздрогнул от тяжелого напора холодной воды, как под ним образовалась лужа, растекающаяся по двору и далеко разносящая по аль-Авафи запах чапыжника, как у него, уже обернутого в саван, приподнялся и остался стоять бугорком указательный палец. Мне мерещится, как он рукой отмахивается от камней и разгребает землю, а потом рука остается торчать над могилой. А потом мне привиделось, что Зарифа отрубает сама себе ноги и выдирает с кожей седые волосья.

Мужчина в пустыне

Сатурн начинал восхождение.