Небесный летающий Китай (сборник)

Через десять секунд все кончилось. Флора шагнула вперед из своего силуэта, и щит стал символом очередного торжества Гвидо. Он ощетинился ножами, вошедшими в дерево одинаково глубоко. Их рукоятки неслышно пели, мелко вибрируя в унисон.

Дядюшка Директор вздохнул. Гвидо припал к четвертой кружке.

– Браво, – сказал уборщик и повалился без чувств.

Флора вернулась за стол и оглянулась на силуэт. Лишенный начинки, тот выглядел довольно непривлекательно и не вполне отражал достоинства ее фигуры. Но Флора усмотрела в нем нечто большее.

– Между прочим, – заметила она, берясь за бутыль, – именно так я представляю себе моего ангела-хранителя. Очевидно, это он и есть. Он заключает меня в кокон, повторяя формы, и отводит кинжалы.

Флора унаследовала от родителя бытовой мистицизм, а потому, когда выпивала лишку, заводила речи о призраках, и Гвидо ее поколачивал. По мнению мужа, она думала слишком много – или слишком мало, что одно и то же.

Гвидо ответил ей тяжелым взглядом.

– Что ты мелешь? – прорычал он. – Какой еще ангел? Это, Флора, исключительно ловкость рук и доказательство моего мастерства. Давай, попроси Бруно! Или господина Директора. Пусть они бросят. Посмотрим, поможет ли тебе ангел.

– Глупый, – любовно бросила Флора. – Точно такого я видела в детстве. Он приходил ко мне во сне.

– А где же крылья? – спросила Эсмеральда.

– Никаких крыльев. Просто фигура. Он стоял и смотрел, а больше ничего не делал.

– Дура, – надменно процедил Гвидо. – Сказано, что нет никакого ангела.

Он выбрался из кресла и пошел собирать ножи. Разложив их по гнездам, направился к костру и вынул оттуда горелый сук. Кончик тлел, и Гвидо загасил его пальцами.

– Гвидо, – погрозил ему Дядюшка Директор. – Побереги руки!

Тот засопел и вернулся к щиту. Было высоко, но он не поленился приволочь скамеечку и даже переусердствовал суком, чрезвычайно расширив контур Флоры и превратив ее в несимпатичную тушу. Он добавил углем рога, щетину и хвост, а также копыта, свиное рыло и ослиные уши.

– Вот твой ангел!

Гвидо отшвырнул сук и запрыгнул в кресло.

– Какое уродство, – покачала головой Флора, а Бруно с гиканьем пустился вприсядку вокруг щита. Но тут засвистели ножи, и он с визгом бросился наутек.

Никто и глазом не успел моргнуть, а Гвидо уже обозначил кинжалами новую фигуру. Он, как всегда, оказался на высоте. Ножи аккуратно обсели рога, пятачок и кисточку на хвосте. Снарядов не хватило, поэтому Гвидо позаимствовал со стола четыре вилки. Больше не было, и труппа вообще предпочитала есть руками, а Дядюшка Директор поощрял это, воображая, что бытовая дикость сплачивает коллектив.

– По мне хоть ангел, хоть черт, – осклабился Гвидо и после этого утратил всякий интерес к инсталляциям.

Застолье продолжилось, приобретая все более дикие формы. Щит с нарисованным и прошитым чертом высился задником, освещенный костром. Пламя плясало, и черт переливался багровыми и черными пятнами. Дядюшку Директора увели под руки в головной фургон. Бруно валялся под кустом, подрагивая членами даже во сне. Гвидо и Флора полностью помирились – метатель ножей забрался на колени к своей мишени и присосался к ней клещом, а потом ущипнул особенно сильно, с подвывертом. В темноте взрыкивали тигры, всхрапывали лошади. Тяжело вздохнул слон. Цикады умолкли, а луна осоловела.

На следующий день Директор поднял команду ни свет, ни заря. Закаленная труппа только покряхтывала да поругивалась, задавая животным корм, проверяя крепления, настраивая инструменты и выкатывая большой барабан для привлечения публики. Актеры проводили сочувственными взглядами уборщика, который понуро шагал по дороге с узелком на плече и уже успел превратиться в далекое пятнышко. Женщину не только бородатую, но и горбатую, а также тучную, ластоногую и обладавшую всеми положенными мужскими признаками при полном отсутствии женских посадили на цепь в шатер. Она не участвовала в попойке по причине глубокой дебильности. Городок подвернулся славный. Население было охочим до зрелищ, а день наступил воскресный, и горожане вознамерились провести его в цирке весь, по несколько раз глазея на одно и то же.

Флора оттерла черта и вымыла щит. Гвидо вымылся сам, четырежды окатившись ледяной водой. Он чувствовал себя намного лучше, чем мог, и засел за станок точить ножи. Его нога весело давила педаль. Флора невольно залюбовалась. Светило солнце, пел жаворонок, и впору было писать картину, когда бы Флора умела рисовать – и тем паче, если бы она знала, что идиллия продлится не дольше полутора часов.