Небесный летающий Китай (сборник)

За день он позвонил двадцать четыре раза. За клариными ответами он различал смешки и шутки ее подруг.

В последний раз он позвонил ближе к полуночи.

Звонил неделю. Пока не услышал от плачущей клариной приятельницы, а после узнал из новостей, что в двух шагах от дома, где Клара жила, Клара и была найдена, полураздетая, с полуотрезанной головой, без телефона. Она вынимала телефон, когда позвонил Лефшиц, и этой дорогой вещью привлекла внимание какого-то уголовника, бомжа, который только и караулил таких, с телефонами, одиноких и полуночных. Клара пыталась сопротивляться, и рассвирепевший уголовник располосовал ей шею.

Судьба, пробормотал Лефшиц. Река, река, омывающая ступни, уплывающие мгновения. Такие случаи известны, их много. Он даже слышал о чем-то подобном раньше. Странно было, что он не припомнил о такой опасности, когда подарил телефон. Подсознание коварно, подсознание гораздо на штуки, оно режет ножом, когда тебе мнится, будто ты, полный радости, чистишь картошку.

Лефшиц решил, что возьмет на похороны фотоаппарат. Если признаться с предельной честностью, ему нравилось фотографировать эти события, да и сами события нравились. Неизбежные издержки натренированной памяти, цепкой к недоброму. Во всем должны быть полнота и завершенность, альфа и омега. Разрезанного яблока не склеить, но можно сожрать его с косточками и даже с веточкой, и даже с листиком, который на веточке.

© июнь 2004

Ледник

Тебе лет пять.

Хорошо, пусть побольше. Пусть восемь лет или даже десять.

И ты заболел. Может быть, у тебя грипп, а может быть – корь, но это что-то неприятное – не смертельное, однако с высоченной температурой и полубредовым сознанием.

И на тебя накатывают волны.

Ты спишь, если можно назвать сном твое забытье, и видишь один и тот же короткий сон – десять раз, двадцать, тридцать.

В этом сне ты преувеличенно мал. Ты намного меньше, чем на самом деле – крошка, крупинка. Иногда ты не один, и с тобой – незнакомый в действительности приятель. Или подружка. Вы играете в камешки или собираете цветы, вы немного пританцовываете и напеваете бессмысленные простенькие песни, составленные из лепечущих слогов.

Ты старательно изображаешь беззаботность, но в глубине души знаешь, что страшное уже близко. Оно даже и показалось на горизонте, но ты упрямо делаешь вид, будто ничего не замечаешь, потому что боишься взглянуть и спешишь пережить последние секунды беспечности.

Ты прыгаешь на одной ножке.

Некий беззвучный голос – скорее, чья-то чужая вкрадчивая мысль – с затаенным торжеством приглашает тебя: а ну-ка, поворотись! Поворотись и посмотри – что это там такое?

Тебе некуда деваться, ты подчиняешься. Ты заранее знаешь, чем окажется увиденное. Ты ждал этого давно и понимал, что увернуться не удастся.

Оно катится на тебя по склону горы. Ты опрометчиво заигрался у подножия.

Это нечто огромное, увесистое, бескрайнее, лишь снизу ограниченное землей, а в прочих направлениях ничем не сдерживаемое. Может быть, это каток. Может быть – колоссальный валун. Или та же волна. Или ледник, или лавина.

Скорее всего, это ледник, но почему-то горячий. Тебе известно, что можно даже оказаться внутри ледника, и там будет нечем дышать. Но долго дышать и не придется, потому что он раздавит тебя за доли секунды.

Бежать бессмысленно, спрятаться негде. Ты замираешь с цветами и камешками в руках и ждешь. Сердцебиение прекращается, дыхание останавливается. Исчезают все чувства, кроме отчаянного предвосхищения. Тебя накрывает.

Наступает короткий миг небытия. Небытие непостижимо, и ты не в состоянии ни вспомнить о нем, ни тем более описать словами. И вдруг все проходит. Ледник уничтожил тебя, раздавил и помчался дальше с нарастающей скоростью, его уже не видать. Ты испытываешь несказанное облегчение: все кончилось хорошо и больше не повторится. С утроенным восторгом ты вновь запеваешь глупую песенку и продолжаешь играть.

Приходит новая волна, и все повторяется.

Потом этот отвратительный шторм стихает, ты идешь на поправку.

Тебе не очень понятно, что может быть хорошего в гриппе. Тебя не радуют ни приятная ломота в руках и ногах, ни оправданное безделье, ни внимание окружающих.

Но со временем ты начинаешь все это ценить.

Ты уже старше – тебе двадцать лет, тридцать. Ты не вникаешь в подробности болезненных ощущений, ты стараешься получить удовольствие. Можно лежать, никуда не ходить, ни о чем особенном не думать, и так далее, и тому подобное. Тебе выписывают больничный. Вокруг тебя, если только ты не один, снова пляшут, за тобой ухаживают. Это отрадно.

Годы идут. Наступает момент, когда ты внезапно обнаруживаешь: нет ледника. Все остальное есть – и горячка, и даже полубред, но ледник испарился. Ты больше не мал даже во сне, ни во что не играешь и ничто не стремится тебя раздавить. Сон остался в далеком прошлом, и ты не заметил, когда же он перестал тебя посещать.

Это не то чтобы грустно, но это странно. Куда он подевался, ледник? Почему он был раньше, а теперь его нет?