Небесный остров

Вениамин Аркадьевич Соловец человеком был неудобным, многие даже говорили: со странностями. В чем странный? Ну, например, он искренне считал, что любая работа должна выполняться строго за зарплату. Если выбрал себе человек профессию санитара в больнице или сантехника – это его осознанное решение, и нечего надеяться на чаевые или подношения.

А с такой гражданской позицией в российском быту одни неудобства. Например, Женька, еще пацан тогда, однажды в больницу загремел с болями в животе. Обследовали его, установили: аппендицит, не острый, хронический, но все равно надо вырезать, чтоб больше не воспалялся, проблем не создавал. И врач особо подчеркивал: «Хорошо вырезать, аккуратно!» Даже Евгений, совсем мальчишка, сразу понял: намекает доктор, что в конвертике ему поднести надо. А отец будто отрезал: «Он клятву Гиппократа давал. Людям помогать – бескорыстно! – его долг!» И маме настрого запретил: никаких взяток.

Катастрофы не случилось, конечно, и осложнений у Женьки не было. Правда, на операцию явился добрый десяток студентов-медиков. И делали ее под местным наркозом, поэтому он видел: каждому позволили у него в животе поковыряться. А зашивать доверили, видно, двоечнику – потому что шов получился сантиметров десять длиной и толстый, как сарделька. Спасибо, что он не девчонка, от дефекта своего не страдал.

И так во всем. В отпуск всей семьей ехать – отец за билеты сроду не переплатит, и трясутся они в итоге на плацкартных местах, да еще и в разных вагонах. И в ресторанах чаевые давал, только если официант уж очень старался.

Хотя по характеру был добрый, и разжалобить его (если, конечно, подходы знаешь) легче легкого.

Женька отца любил, хотя и посмеивался над ним. Ладно бы тот при социализме свою принципиальность проявлял. Но когда Советский Союз рухнул, мог бы уж со всеми заодно перестроиться.

В Институте моря Вениамин Аркадьевич проработал больше сорока лет. Пришел после учебы на должность эмэнэса и дослужился до заместителя директора. С Вадимом Андреевичем познакомились тогда же. Карьеры делали параллельными курсами, диссертации, что кандидатские, что докторские, защитили в один год. Только шеф без черных шаров, а Соловцу парочку накидали. Не за научные оплошности – за вредный нрав.

А когда трудные времена для института начались, Вениамин Аркадьевич повел себя – в силу своего характера – благородно. Не только не сбежал в поисках лучшей доли, но и не пожаловался ни разу. Хотя зарплату получал (профессор! заместитель директора!) – гроши. На хлеб не хватало. Хорошо, Женьке в середине девяностых удалось в коммерческий банк устроиться, в отдел программного обеспечения, и он приносил домой раз в двадцать больше, чем папаня. Да еще и продуктовые заказы давали. Но отец все равно каждое утро облачался в свой единственный, давно лоснящийся на локтях костюм и, как штык, к девяти утра на работу. И пахал часов по двенадцать.

Женя – тогда совсем юный и острый на язык – над папашкой откровенно издевался и пророчил: попадешь, мол, скоро под сокращение, несмотря на все заслуги. Однако не угадал. Не погнали с работы отца. Директор института, Вадим Андреевич, за друга, свою опору, видно, держался.

И – за сорок-то лет! – семьями тоже подружились. Ходили друг к другу в гости, на выходные вместе ездили в Ростов, «на раков», или на турбазу в Южную Озерейку. Правда, мама жаловалась, что жену Вадима Андреевича, Галину, не выносит: та вечно хмурая, злоязыкая, и взгляд, как у волчицы голодной. Хотя красивая. Спору нет. Точнее, была красивая – пока не заболела, когда ей тридцать стукнуло.

Никто, кстати, особенно и не расстроился, что Галина теперь дома сидит. Вадим Андреевич без жены везде бывал. И, весельчак, балагур, красавец, в компании их пользовался неизменной популярностью, дамам галантности говорил. А прежде-то и взглянуть ни на кого не смел, супруга шпыняла его неприкрыто: «Больше сегодня не пей! С кем ты там курил так долго? Новую рубашку уже заляпал!»

И совсем Галину бы забыли, заперли в четырех стенах наедине с болячками, кабы не справедливый Вениамин Аркадьевич. Он вздорной женщине и звонил, терпеливо выслушивал ее жалобы, и навещал, и по врачам возил, и за лекарствами бегал. Не потому, что симпатию к ней испытывал. Просто считал, что несправедливо человека из жизни вычеркивать.

Мама, конечно, ворчала: «Лучше б с семьей время проводил!» Зато Вадим Андреевич благодарен ему был безмерно, хоть какое-то облегчение. Самого, конечно, тоже нельзя упрекнуть: и заботился о жене, и во время приступов у постели сидел, с ложечки ее кормил. Врачей привозил из Геленджика, Краснодара. Доставал лекарства. Плюс весь дом на себе тащил: уборка, готовка.

«Не выдержит он, – пророчила Женина мама. – Влюбится однажды в молодую, здоровую, а Галину свою в богадельню!» От папиных аргументов – о чести, порядочности, ответственности перед ближним – только отмахивалась.