Небесный суд

Как только юноша ушел, священник закрыл дверь комнаты, после чего подошел к оконному сиденью, которое только что занимал Оливер, и поднял крышку. Из-под вороха одеял он вытащил деревянную шкатулку. Усевшись в кресло, старик поставил ее на колени и принялся колдовать над замком. Что же заставило священника отыскать этот предмет? Он не вспоминал о шкатулке вот уже долгие месяцы, а не видел ее еще больше. Слишком много разговоров о прошлом. Нет никого глупее неразумных стариков. Наконец крышечка поддалась, и свет содержимого шкатулки осветил изборожденное глубокими морщинами лицо. Священник вздохнул, отставил в сторону свою находку, откинулся на спинку кресла и заснул.

Это был неглубокий сон, так засыпают старые люди, устав за день. В детстве священник часто смеялся над тем, как в дневные часы неожиданно погружался в сон его дед. Почему-то это жутко его смешило. Иногда такое повторялось по четыре-пять раз за день. С тех пор как Анна пустилась в вечные странствия по Кругу, в его снах присутствовали пешие прогулки: вот он торопится в церковь, проверяет, как расставлены скамьи с высокой спинкой. Затем к нему с улицы входит Нечто. Нет, вряд ли это создание пострадало во время взрыва рудничного газа. С такими увечьями не живут. Да это просто горгулья в человеческом обличье!

— Проклятие! — вырвалось у священника.

— Не совсем верно, — возразил Шептун, — хотя один из нас наверняка проклят.

— Во имя Великого Круга, ответь мне, друг, кто ты?

— Можешь считать меня своей совестью, — прошипел Шептун.

— Моя совесть заметно оскудела с тех пор, как я обращался к ней в последний раз.

— Не стоит скромничать. Твоя совесть просыпается чаще, чем у меня. Вспомни о своих тайных платежах вдовам и детям, вспомни о еде для горняков, чьи конечности изуродованы, почти как мои.

Сон казался более реальным и ярким, чем обычно. Священник оглянулся по сторонам и с удивительной отчетливостью увидел внутреннюю обстановку церкви.

— Похоже, сегодня моей совести поведали массу интересных вещей, сэр.

— Мне нравится твой разум, старик. Он так же тих и спокоен, как и кладбище, за которым ты ухаживаешь. И, главное, в его глубинах имеется множество тайных туннелей.

— У нас у всех есть свои тайны, — сказал священник, — и свои истории. Как, например, те, что таятся за твоей плотью меченого.

— Но моя история ничто по сравнению с твоей, старик, — проговорил Шептун. — Что я могу рассказать? Поднимается гиблый туман, и спящий ребенок оказывается там, где ему лучше в это мгновение не быть.

— Жизнь половины гвардейцев начиналась именно таким образом.

— Тебе стоит побывать в Хоклэмском приюте, старик. Вместе с прочими любопытствующими дамами и господами Миддлстила просунь тросточку между прутьев решетки вольера, в котором держат меченых с низкой степенью риска. Тогда ты поймешь, как заканчивается большая часть наших историй.

— Значит, ты поддерживаешь связь с этим мальчишкой.

— Поддерживаю, — подтвердил Шептун. — В последнее время мне стало все труднее проникать в его сны. Кажется, после того, как мне пришлось влить ему в рот горькое лекарство правды, охранные системы его организма воспринимают меня как угрозу.

— Ему повезло.

— Не надо так говорить, старик. Я всего лишь пытаюсь вести его в правильном направлении.

— Согласен, но в чьем понимании это направление правильное? — спросил старый священник.

— Из твоих уст такой вопрос звучит несколько ханжески, — прошипел Шептун. — Ты всю жизнь только тем и занимался, что пытался заново провести черту между правильным и неправильным. Или ты уже все забыл? Днем соблюдение законов Круга, ночью — маска и черный конь. Разве кто-нибудь когда-нибудь знал о твоей истинной сути?

— Деньги шли тем, кто в них по-настоящему нуждался, — возразил священник.

— Уверен, счетные дома и купцы, которых ты лишал их золота, полагали, что оно нужно им, — парировал Шептун.

— Они ошибались.

— Ты только не думай, будто я не одобряю твоих поступков, напротив, я на твоей стороне. Помнишь, когда тебе дали шкатулку, ты нашел его полумертвым на пороге церкви? Теперь настало время передать шкатулку.

— Ты говоришь об этом мальчишке? — Конечности Шептуна судорожно дернулись, его молчание оказалось красноречивее всяких слов. — Тебе не кажется, что он и без того настрадался? Он получил дикую кровь, его изгнали из дома, ему приходится скрываться от погони в обществе двух убийц.

— Пора передать шкатулку, старик. Он отплатит им за все.

— Я не стану делать это с ним! — запротестовал старик. — Последние двадцать лет я пытаюсь забыть, кем я был раньше.

— Но забыть ведь никак не можешь, верно я говорю, старик? Ты похож на уорлдсингера, который пытается не думать о новой понюшке лепестковой пыльцы. Ты разве не чувствуешь, что шкатулка зовет тебя? Она поет, требует, чтобы ее открыли, чтобы снова вдохнули в нее жизнь, сделали ночь твоим плащом, чтобы ты отомстил злодеям!

— Я больше не выпущу его, — ответил священник. — Я не вынесу ответственности за его судьбу!

— Ответственность никогда на тебя и не возлагалась, — возразил Шептун.