Небьющееся сердце

Глеб собрал около семидесяти образцов Маркантии Божьей милостью, как он окрестил ее, с разных мест, даже с кладбища, принялся настаивать и принимать в разных дозах, чувствуя себя алхимиком в поисках философского камня или врачом, привившим себе какую-нибудь опасную хворь вроде чумы. В том состоянии, в котором он пребывал после гибели сына и жены, он не боялся умереть. Если бы кто-нибудь спросил его, хочет ли он умереть, он затруднился бы с ответом. Глеб не хотел умереть, во всяком случае, осознанно не хотел. Он просто не хотел жить. И если бы после очередного приема маркантии он почувствовал, что умирает, то спокойно улегся бы на свой любимый «фамильный» диван в гостиной, где через окно видна березовая роща, и умер. И ни за что не стал бы себя спасать. Вот уж нет! Он не дорожил жизнью. У него не осталось ничего, ради чего стоило бы жить. А до мысли, что жизнь самоценна, и раз он был избран родиться, то теперь должен пробыть здесь столько времени, сколько отведено, испытав в полной мере и приняв боль утрат, разлук, неразделенных любовей и предательств и памятуя при этом, что все проходит, все в конце концов проходит, и наступит его час, и он уйдет так же, как ушли все до него, никто не задержался дольше положенного, – до этой мысли он еще не дорос. Да и слабое это утешение, когда хочется кричать от боли и небытие видится блаженством.

«Мохинки» напоминали чай по форме и цвету, настои были никакие по вкусу и слегка отдавали корой дерева. Он пил бледно-коричневую жидкость, начав с чайной ложки, довел дозу до целого стакана и… по-прежнему ничего не случалось – он был жив и здоров. Правда, ему показалось, что он стал крепче спать. Как после мятного чая.

Очередная Маркантия Божьей милостью, за номером 37, была не буро-коричневой, а багрово-коричневой. «Как засохшая кровь, – подумал Глеб, – все, хватит, эта – последняя». Он выпил, как обычно, стакан горячего настоя и улегся на диван. Через несколько минут он почувствовал, как… что-то началось, что-то происходило вокруг… Мир стал обращаться вокруг него, как будто он был центром вселенной… Он попробовал пульс, с трудом подняв руку… Пульс был замедленным, вялым, казалось, еще миг – и он исчезнет вовсе. Он перестал ощущать сердце – там была гулкая пустота… Мысли с трудом ворочались в ускользающем сознании… И последней, которую он сумел додумать, была: «Я умираю… Иду к Нему… В Его царство! Вот и все!»

Он стал погружаться в теплую упругую среду…

…Когда Глеб очнулся, вокруг был разлит зеленоватый сумрак, и он, кажется, летел, а внизу были солнечные зелено-бурые поляны и рощи. Потом он осознал, что не летит, а плывет в прозрачной воде, пронизанной светом, а под ним колышутся гибкие длинные плети водорослей, и он уже не человек, а рыба. «Я всегда знал, что когда-то был рыбой! – подумал он. – А как же дышать?» Он медленно и осторожно вдохнул в себя воду и с облегчением понял, что может дышать, что вода стала его воздухом. Он испытывал чувство безграничной радости оттого, что жив и превратился в рыбу, что воспоминания о его человеческой сути поблекли, отодвинулись куда-то далеко и стали почти неразличимы и неважны, что он легко скользит в воде… Впереди показалась маленькая рыбешка, и он, без малейшего напряжения, рванулся вперед и схватил ее.

– Я не хочу обратно, – сказал Глеб, обращаясь к кому-то, кто все время был рядом, и чей взгляд он все время чувствовал на себе, – позволь мне остаться!

Впереди мелькнула большая тень, и он сжался – акула? Ящер? Гигантское туловище, зубчатый хвост, разинутая пасть… Он вильнул в сторону. Существо пронеслось мимо! Он перевел дух. Пережитый страх не погасил радости, а, наоборот, придал ей восторженную остроту. И он полетел дальше, беззаботный, сильный и молодой, даже не молодой, а совсем юный, как и теплое прадревнее море, обнимающее его гладкое скользкое тело, ослепительное беспощадное солнце, пронизывающее морские глубины, большие и маленькие создания, ихтиозавры, кистеперые рыбы, трилобиты и моллюски, застрявшие в памяти со времен средней школы, и всякая другая живность, которой и названия-то еще не было, и густые заросли древних глубинных папоротников, прародителей тех, которые через миллионы лет выползут на остывающую землю…

…Глеб пришел в себя, с трудом сознавая, где он находится. Который час? Десять… чего? Утра! За окном яркий солнечный свет. А он выпил маркантию вчера, в восемь вечера… Неужели он нашел то самое дедово «царство Божие»? Он проверил пульс, померил давление – в норме. Подошел к зеркалу, высунул язык. Настроение, впервые за много месяцев, было прекрасным. Он давно не чувствовал себя таким выспавшимся. А какой замечательный сон ему привиделся! Сон? В том-то и дело, что не сон! Он был там, под «царством», был! Он продолжал ощущать прикосновение теплой соленой воды к коже, помнил мгновенный свой страх при виде тени, скользнувшей мимо, и бесконечную, сияющую радость жизни!