Небьющееся сердце

«Лишь бы живой!» – твердила она, как заклинание. Посидев около часа в парке, она поднялась со скамейки и пошла куда глаза глядят, останавливаясь и читая объявления на стендах – а вдруг работа! Но работы никто не предлагал, зато предлагали курсы иностранных языков, компьютерные, бухгалтерские, йоги и оккультных наук. И лекции – о НЛО, нетрадиционной медицине и аномальных явлениях в природе. Оля печально брела по чужому городу, чувствуя себя ненужной и выброшенной из жизни. Человеком без определенного места жительства. Аномальным явлением. Бомжом.

Она просидела несколько часов в парке над рекой, читая купленную на лотке книгу. Там же, в парке, перекусила печеньем. Если бы ее спросили, о чем книга, она не смогла бы ответить, мысли ее были в другом месте…

Глава 2 Прощай, Оля!

Глеб проспал около четырнадцати часов и проснулся глубокой ночью от приснившегося кошмара. Мокрый от пота, с колотящимся сердцем, он попытался встать и застонал от боли. И понял, что это был не сон. Он рывком сел на постели, не обращая внимания на боль, ощупал лицо, плечи, повязку из грубого холста… и окончательно, до последней детали, вспомнил все. Сначала голос человека, тонкий, со всхлипывающим хохотком в конце фразы, потом его лицо – молодое, с ямочкой на подбородке… Черты этого лица всплывали поочередно: зеленоватые глаза, веер моршинок вокруг глаз, твердый подбородок, ямка, мужественное молодое лицо… родинка у виска… правого? Левого, кажется. Несколько веснушек на переносице… ухмылка, довольно неприятная… Что было потом? Он искал Олю… Потом они подрались. Глеб вспомнил, как бесконечно долго он копал яму, а потом сбросил туда мертвого человека… Мертвого? Убитого? Кем убитого? Он, Глеб Кучинский, врач и гуманист, убил человека? Как? Почему? Защищаясь?

Он помнил, как бросился на того человека, как тот ударил его ногой в живот, и он отлетел к стене и кажется потерял сознание… Потом пришло ощущение холодной воды, выплеснутой в лицо… Потом он сидел или лежал на полу, кровь была вокруг, а дальше пустота… словно в фильме, который он смотрел, недоставало нескольких кадров, вырезанных ножницами цензора… И сразу могила… Нет, был еще Старик Собакин, недовольно заворчавший, когда он брал из сарая лопату… Потом боль в сломанных ребрах… Тяжелая связка ключей, которую он вытащил из кармана убитого… почему убитого? Он, Глеб, никого не убивал… да и как? Как он мог убить?

Он лежал, закрыв глаза, вспоминая, почему умер тот человек. Анатолий Сущюк, которого он хоронил прошлой ночью, который избил его… Боль в затылке он помнил… холодную воду тоже помнил… а дальше? Что было дальше? Женщина! Была женщина! В черной одежде, без лица, с длинными тонкими пальцами… Нет! Это уже потом! А до этого, до женщины? Глеб вспомнил скрежет лопаты о камни и стекло… белые, разрезанные лопатой, корни растений, запах земли… сначала слабый, а потом, когда он уже стоял в яме, тяжелый и удушливый, могильный… Нет, не то! Это тоже потом! А раньше? И тут, как стоп-кадр, как вспышка – его синяя с золотым ободком чашка в руке того человека… и он подносит чашку к губам… Стоп! Вот оно! Чашка в руках человека! Он это прекрасно помнит! Человек собирался отпить из чашки… подул, в чашке было горячее… чай? Или кофе? Нет, не кофе, там не пахло кофе… значит, чай… ну, не притворяйся, ты же знаешь, что там было! Ты это понял сразу, чутье подсказало, не отрицай, интуиция, назови, как угодно… Все не то… где же эта мысль? Эта мысль… какая? О чем? О чем?

– Ты знал, что в чашке? – спросил кто-то извне голосом бесстрастным, нечеловеческим… судья на Страшном суде. – Ты знал?

– Нет! – говорит Глеб.

– Неправда!

– Правда! Не знал! Не помню!

– Ты убил человека!

– Нет! Я не убивал!

– Ты можешь поклясться, что не знал?

Глеб молчит. Он действительно не знает. В какой-то момент ему начинает казаться, что он знал, но не остановил, не помешал, позволил свершиться правосудию или неправому суду, суду, где он сам был судьей и палачом.

– Неправда, – протестует рассудок, – ты не мог знать, что в чашке, ведь не мог же? Он сам приготовил и выпил, по своей воле… такая у него судьба! Так ему было предназначено. А если бы он не умер, он бы убил тебя. Он убил бы Олю! – Голос рассудка хватается как за соломинку за родное имя, но звучит как-то неубедительно… Глебу становится страшно.

Судья-совесть беспощаден:

– Виновен! Виновен в убийстве!

– Нет! – кричит рассудок. – Он сам!

– А если невиновен, почему не позвал людей? Почему зарыл человека, как собаку?

– Оля! Страх за нее – пришлось бы рассказать о ней, ее бы стали искать…

– Ты боялся узнать правду о ней?

– Я боялся навредить ей.

– И убил человека?

– Да! Да! Тысячу раз «да»! Убил! И… готов убить еще раз!

Глеб чувствует жжение в глазах и понимает, что плачет. Убийца! Убил Божью тварь… взял то, что не дал. И не важно, убил или пожелал смерти. Это все равно. Виновен.

Он поднимается с кровати, спускается по лестнице и выходит на веранду. Чиркает спичкой, зажигает свечу. «Поминальная», – думает. Собаки выжидающе смотрят на него.