Небьющееся сердце

Цезарь заскулил в ответ, таксы, задрав узкие морды, молча смотрели на него выпуклыми, коричневыми, полными слез глазами.

– Черт, знал бы – не ехал! – недовольно бурчал Борис, стараясь унять растущее беспокойство. – Я тут с ума схожу, а он неизвестно где изволит быть… гулять отправился!

Он хмыкнул, подбадривая себя, но вышло неубедительно. Постояв минуту-другую в нерешительности, он спустился с веранды, обошел дом вокруг, затем снова вернулся на веранду. Подошел к двери, с силой налег плечом. Дверь распахнулась, и Борис влетел в теплое, пахнущее сухим деревом нутро дома.

– Глеб! – позвал он негромко.

Тишина в ответ. Тишина и полумрак, пронизанный золотыми нитками света, в которых плавала пыль.

– Глеб, черт бы тебя побрал! – заорал он, вбегая в душную и темную гостиную. – Сколько можно…

Он осекся, увидев брата. Глеб лежал на полу, разбросав в стороны руки и запрокинув голову. Глаза его были закрыты. Борис рванулся к брату, рухнул перед ним на колени, схватил за плечи и стал трясти…

Глава 3 О людях, птицах и животных

Оля подолгу сидела в парке над рекой, пытаясь читать; подолгу смотрела на реку, на деловитые маленькие пароходики, казавшиеся сверху игрушечными; на тяжелогруженые баржи; на бесконечно длинный желтый песчаный берег, где поджаривались на солнце немногочисленные, по случаю будней, пляжники. Вяло думала, что неплохо бы позагорать, представляла, как лежит на горячем песке, как пахнут речная вода и заросли ивняка, разомлевшего на солнце. Вот только купальника нет… надо бы поискать по бутикам. Она думала о всякой ерунде, вроде того, что волосы у нее отросли и теперь длинные, что она совсем перестала краситься и выглядит девочкой-школьницей, хотя девочки-школьницы теперь красятся будь здоров.

Она подолгу следила за скворцом, который, в свою очередь, следил за ней, и ей казалось, что он вот-вот что-нибудь скажет. Ведь скворцы умеют говорить. Но скворец молчал. Вернее, говорил, но на своем, птичьем языке. Она кормила птиц большими белыми семечками тыквы, купленными на базаре. Голуби, завидев ее, слетались стаями. Тут же крутились юркие воробьи. Тяжело, как грузовые самолеты, садились на дорожку вороны. Повадки у птиц были разные. Голуби, пытаясь проглотить семечку целиком, давились, судорожно дергали шеями, как-будто кашляли, воробьи воровато хватали добычу и улетали подальше, а умная ворона, не торопясь, наступала на семечку лапой и спокойно отклевывала по чуть-чуть, поглядывая на Олю белым глазом, вполне разумным. «Потому они и живут так долго», – думала Оля.

Впервые у Оли было много времени, не было работы, ее нигде никто не ждал, и спешить ей было некуда. Было, правда, о чем подумать, но почему-то не думалось. Мысли текли вяло, все время хотелось спать – сверкающая вода реки завораживала, как металлический шарик гипнотизера. Три дня пролетели как во сне. Что делать дальше – неясно. Оля дала себе еще три дня – слава богу, из гостиницы не гонят: она принесла обеим дежурным по коробке конфет… Еще три дня… А что дальше?

Домой ехать страшно, уж лучше сидеть здесь и ждать невесть чего. Может, вернуться к Глебу? Она, в малодушии своем, не позвонила ему ни разу. Боялась. Боялась узнать, что он… убит, искалечен, лежит в больнице! При мысли, что с ним случилось непоправимое, ее обдавало жаркой волной ужаса. Вот чего она боялась! Как страус, прятала голову в песок. Телефон от Сергея тоже молчит. Не получив ответа, она каждый раз испытывает облегчение. Раз там никого нет, значит никаких приказов не последует, и ничего ей, Оле, предпринимать не нужно. А нужно сидеть и ждать. Дома, к счастью, все в порядке, и это самое главное. Старая Юля полна бодрости, Кирюша здоров. Оля звонит им каждый день. Несколько раз она звонила Сергею, но абонент был недоступен, и одному Богу было известно, где он и что с ним. Оля думала, что не хочет его больше. Какой надо было быть дурой, чтобы принять их отношения за любовь! Ему было удобно с ней – надежная, обязана ему по гроб жизни. Рабыня! Боевая подруга! Лучше бы работала себе в «Старом торговом шляхе» с Зинкой и Надеждой Андреевной, честно зарабатывая свою копейку. Рядом со Старой Юлей и Кирюшей. И тогда, в декабре, когда он позвал ее, надо было сказать: «Спасибо, но я, к сожалению, не могу!» Придумать что-нибудь. А она вместо этого, как идиотка, трижды идиотка, помчалась к нему на свою погибель. Из-за своего дурацкого чувства долга, соучастница! Ах, она нужна ему! Все у них будет!

«Ничего мне не нужно! – в отчаянии думает Оля. – Лучше милостыню на улице просить, чем жить с убийцей!»

И сама, всюду сама виновата! Некого винить! Вот дождется Сергея и скажет ему, что хочет уйти, что эта жизнь не для нее. А он напомнит, как спас ее… что должок на ней…

«Да, – печально думает Оля, – обязана, а долги нужно отдавать».

* * *