Неблагая

Сегодняшний день должен был пройти не так. Вообще все должно было пройти не так. А теперь я вся в ожогах, Судьба сбежала, а меня ждет непонятное путешествие с незнакомыми людьми, которые могут предать нас и глазом не моргнуть. Это слишком. Слишком.

Меня сотрясают рыдания. По лицу бегут горячие слезы, я плачу, плачу, как дитя.

В комнате гуляет сквозняк, он треплет мои волосы и высушивает слезы. Я подхожу к маленькому окошку, за которым непроглядная морская чернота, — но оно закрыто.

Я понимаю, что этот ветер исходит от меня. Вокруг образуется смерч, он нарезает круги по комнате, поднимает и втягивает в себя все подряд: одеяла с кроватей, плащ и сумку Олани, шторы, мою юбку.

Вот что такое сила. С ней не шутят.

Нехорошая мысль; именно поэтому я и не связываюсь с магией — потому что она привлекает. Я не умею ее контролировать. Мысли путаются. Я ничего не могу поделать с этим злым и резким ветром, заполняющим комнату.

Мои ногти скребут по коже и будят боль, которую успокоила Олани. Я не хочу причинять себе боль. Я не знаю, почему я это делаю. Но остановиться не могу.

И прежде чем я успеваю обрушить все вокруг, в комнату вламывается Исольда. Ей стоит большого труда распахнуть дверь против ветра, а потом та с грохотом захлопывается.

Ветер спутывает ее короткие волосы. Она что-то говорит, но слов не разобрать.

Сейчас нельзя, спорит какая-то часть меня. Ты не имеешь права на распад. Остановись.

Но эти мысли бесполезны. Я ничего не контролирую.

— Сили!

Сквозь пелену хаоса я слышу свое имя. Исольда движется ко мне, борясь со стихией. Она обхватывает меня своими тощими руками, прижимает мои руки к бокам, как щит. Как обещание, что она меня ни за что не отпустит.

— Сили, пожалуйста. Родная, остановись. Все хорошо. У нас все будет хорошо, — почти шепчет она.

Ветер резко стихает, и в комнате повисают неуютная тишина и покой. Ноги меня не держат. Я падаю на пол, и Исольда медленно опускается рядом со мной.

Я сворачиваюсь калачиком, обнимая колени.

Остановись, остановись, остановись.

На моих губах что-то мокрое и соленое.

Остановись, остановись, остановись.

Я как будто смотрю сквозь предметы, я как будто не здесь. Меня гладит по голове чья-то нежная рука, я слышу ласковый голос. Все это не заполняет ужасную пустоту в моей груди. Эта пустота черна, глубока, и она всасывает меня.

Я кладу голову на колени сестре и зарываюсь лицом в ее грязную рубашку.

— Прости… — слышу я свой собственный сдавленный писк. — Прости, прости меня… — Я снова и снова повторяю эти слова, и мои слезы насквозь пропитывают ее рубашку.

— Т-с-с, тише, — баюкает меня Исольда. Ее пальцы карманника удивительно нежно гладят меня по волосам. Совсем как руки мамы, когда мы в детстве болели или истерили. Как же она похожа на нашу маму.

Я больше никогда не увижу маму.

Никогда.

Из меня вырывается вторая волна рыданий.

Исольда довольно долго сидит со мной, мягко качает и шепчет утешения. Потерявшись в потоке чувств, я теряю представление о времени.

В моих мыслях снова и снова крутятся одни и те же сомнения, страхи и ненависть к себе, и мне уже кажется, что я навсегда останусь здесь, на полу, такая больная, слабая и потерянная — до конца своих дней.

Я так устала. Не спрашивая мнения еще бушующей части меня, силы иссякают, я опустошена и уже почти не плачу, только трясусь.

Наконец я беру себя в руки и даже ухитряюсь сесть. Исольда мягко гладит меня по спине, как делала мама, когда я успокаивалась после припадка. Она всегда так делает — с тех пор как мы покинули дом и стали сами о себе заботиться.

— Мне страшно, Сол. — Мой голос дрожит, я еле слышно пищу. Ненавижу такое. Ненавижу, когда говорю как беспомощный ребенок. Ненавижу, когда из меня хаотично прет магия.

Сестра отвечает не сразу:

— Мне тоже.

Я не осмеливаюсь спросить, что ее пугает. Я боюсь, что ее ответ будет: «Ты, Силс».

Ночью я сплю хуже, чем обычно.

Это досадно, потому что сейчас отдых мне особенно нужен. До утра я мучаюсь странным невнятным пребыванием между сном и явью, ворочаясь в кровати, которую делю с Исольдой. Она, разумеется, отрубилась, едва коснувшись подушки.

Олани занимает вторую кровать, и Рейз, заявившийся гораздо позже общего отбоя, достает из своей сумки спальный мешок. Потом раскатывает его в узком пространстве между кроватями, и почти сразу же его дыхание становится сонным, медленным и ровным.

Я просыпаюсь еще до рассвета и продолжаю таращиться в идеальную черноту дальней стены. Я надеялась, что высплюсь, но голова еще гудит. Боль в теле тоже не проходит.

Я жду, наедине со своими мыслями. Они беспокойно мечутся, постоянно возвращаясь к Рейзу и Олани. Ох, как мало мы о них знаем.

Когда с первыми проблесками рассвета черные тени начинают сереть, встает Олани. Сперва она неспешно потягивается, потом садится в постели. Когда она встает и идет умываться, я делаю вид, что еще сплю. Слушаю, как шуршит ее одежда, как она собирается. Дверь открывается, потом захлопывается.