Небо и корни мира

– Ты лучше стихи пиши, смотри, не посади кляксу, – презрительно сказал он, вставая с ним лицом к лицу. – я в уличных драках старших ребят бил, когда ты книжечки в библиотеке у папаши читал. Вижу, что ты готов за своего полоумного князя в драку. А я что! Я и подраться могу. И с тобой, Элст, мамин сынок, – развернулся он к другому парню. – Тебе мамочка Кейли велит – ты кого угодно побить готов, у тебя своего ума нет. Мама сказала королю не служить – не служишь. Сказала князю служить – служишь. С тобой все ясно! Вы как, сразу двое на одного, или по очереди с каждым будем?

– Вы что, в доме – драться? В их доме? – Кейли хлопнула в ладоши. – А ну тихо! Нейви, оставь его! Элст, сиди как сидел. Ершех, хватит. Какая муха тебя укусила? Приютили тебя, приняли, живешь под крышей. Что тебе еще надо? Не работать, а воровать, как раньше, чует мое сердце! А воровать тут не дадут, да особо и нечего, вот ты и злишься…

Нейви снова сел на лавку. Лени опустила глаза, словно ей было стыдно за Ершеха.

– Как же вы мне надоели! – взорвался тот. – Ну, поучи еще, что воровать нехорошо. Поучите, как мне жить! А за то что я вас два года выручал, я же подлец, нахлебник! И упреки сплошные, взгляды эти осуждающие, Мышонок и то… Не мышонок уже. а надулся, как мышь на крупу. Лени смотрит с таким видом, будто она святая, прямо вторая Девонна тут с неба сошла. Да что я, обязан ваши попреки слушать? Кто вы мне? Меня с вами ничто не связывает, ваша справедливость мне вот где, – он ребром ладони показал на горло. – И Север с его порядками и новыми князьями там же!

– Ершех, – ровно сказала Кейли, делая парням знак не вмешиваться. – Тебя никто не гонит, но и никто не держит. Хочешь оставаться – оставайся, но таких речей больше не говори. Хочешь уйти, не по сердцу мы тебе, – так мы тебя к себе не привязываем. Остаешься – помни, что больной человек в доме, и что у жены его горе, и что мы все свои, одно дело у нас. А не можешь – лучше найди, где тебе будет хорошо. Мы на тебя зла держать не станем.

Ершех махнул рукой и быстро подошел к двери. Обернувшись, спросил Нейви и Элстонда:

– Так будете драться? Если вам мамаша позволит, выходите сейчас во двор, а я пока вещички соберу.

– Никто с тобой драться не будет, – сказала Кейли. – И так хватит нам печали.

Ершех пошел за вещами, в полном молчании вернулся через небольшое время с дорожным мешком и вынул из него завернутую в тряпицу небольшую вещь.

– Лени, это тебе на память. Не выбрасывай, ладно? Может, они тебе и скажут выбросить, но не выбрасывай, – дрогнувшим голосом сказал он и вышел.

На душе у всех было тяжело. Лени развернула тряпицу – это был дешевый, но яркий браслет из поддельных камней.

– У кого-то украл, – вздохнула Кейли. – Не выбрасывай, Лени. Положи куда-нибудь, пусть лежит. Пойду к Девонне зайду, отнесу ей травника горячего.

Ранним утром Яромир выходил из дому посидеть на крыльце. Накинув на плечи кожух, сложив на коленях тяжелые руки, он сидел неподвижно до тех пор, пока Девонна не звала его за стол.

Нейви тоже выходил на рассвете во двор. Он приносил из колодца несколько ведер воды для хозяйства и садился на плаху возле поленницы. Оттуда ему было хорошо видно неподвижного седого человека без шапки, возле которого примостился тоже поседевший и тоже бородатый пес. Они – пес и человек – всегда смотрели в одну сторону.

Яромира когда-то называли даргородским князем. Теперь – князем Севера. Но все, что он имел, оказалось возможно увезти на одних санях: пес, сын, жена. Деревенские ребятишки в больших меховых шапках забирались иногда на забор, чтобы посмотреть на него. Но они даже не смеялись и не шумели, с жалостью глядя на словно окаменевших человека и его собаку.

Нейви долго набирался смелости, чтобы спросить:

– Можно я сяду рядом?

Яромир молча нагнул голову в знак согласия.

Нейвил сам не знал, зачем ему это было надо. Может быть, ему хотелось посидеть с ними на крыльце просто для того, чтобы эти двое не выглядели так одиноко.

– Князь, я написал поэму про вас с Девонной, – однажды решился он. – Я никогда раньше так легко не писал стихов, и все они мне не нравились. А теперь я меньше чем за десять дней написал поэму из двенадцати песен. Я хочу, чтобы ты услышал хотя бы первые две. Вы двое… вы… прекрасны, – вдруг покраснев, сквозь смущение едва проговорил стихотворец.

Яромир посмотрел на него. Губы у него не дрогнули, но Нейви готов был поклясться: он улыбался. Может быть, он улыбался только глазами, темно-серыми, как талая вода. С бьющимся сердцем Нейви сразу хотел начать читать, но не смог, стал объясняться:

– Эта поэма основана на старинном предании. Есть легенда: один странник, чтобы заслужить руку прекрасной королевны, спустился в Подземье и добыл для нее перстень с ужасной лапы самого Тюремщика. Этот перстень был напоминанием о минувшей славе Князя на небесах и носил название Светоч. В основу поэм часто ложатся старинные предания, князь. Но под их прикрытием стихотворцы говорят о том, что совершается прямо перед глазами.

– Да, – вдруг обронил Яромир, медленно разомкнув губы. – Почитай мне…