Небо истребителя

Память о войне не подвластна времени. Мне вспомнился первый бой на Халхин-Голе и захотелось сделать снисхождение Мартьянову за нарушение правил посадки. В первом своем воздушном бою я не испытывал страха. Он родился уже после посадки, когда я вылез из самолета, когда понял, что случайно уцелел в небе. Меня сковал леденящий страх, и я, обессилев, повалился на землю. Мартьянов от страха поседел, а у меня тогда неудержимым потоком хлынули слезы. Теперь у него возникло какое-то безрассудное бесстрашие.

В этот момент распахнулась дверь, вошел Осмоловский и доложил, что в самолете Мартьянова осталось полбака горючего.

— Видите, товарищ Мартьянов, оказывается, керосина у вас было достаточно, чтобы выполнить приказ руководителя полетов, — сказал я.

— Ясно, товарищ полковник. Но я не засек время взлета и счел, что безопасней сесть, чем выполнить команду руководителя полетов…

Когда Мартьянов вышел, начальник политотдела пожал плечами:

— Странный человек. У него какая-то мания вседозволенности. Нормальный военный человек так не должен вести себя.

— Вы правильно это заметили, — подхватил Савенок. — Раньше он был внимательным и корректным.

— Какое примем решение?

— Отстранить от полетов, — предложил Савенок, — направить в госпиталь на обследование.

— А может, дадим ему отпуск? — предложил я. — В последние месяцы мы много летали даже в выходные дни. Мартьянов отдыха не знал. Не исключена возможность, что человек устал.

— Не поможет, — заявил Савенок. — Он уже начал бить жену. Я на днях зашел к ним, она лежит на диване и плачет. Он говорит: «Все учит меня, воспитывает. Пришлось вправить ей мозги». Что касается отпуска — ему некуда ехать: фашисты уничтожили всех его родных.

— У них дети есть? — поинтересовался Николай Николаевич.

— В начале войны родился мальчик, но умер.

— Больше детей не хотят?

— Она не хочет. Говорит: «Если рожу и он снова умрет, то покончу с собой». Сейчас беременна, но собирается делать аборт. Он против. Вот из-за этого у них постоянные ссоры.

— Почему же вы, как непосредственный начальник Мартьянова, не вмешаетесь в их семейные дела?

— В эти дела я не имею морального права вмешиваться: у меня самого с женой разлад.

Эти слова заставили меня задуматься. Я только что упрекнул Савенка, но сам, его непосредственный начальник, не знал о неладах в семье подчиненного.

— А что у вас?

— Она была в оккупации. Не лежит у меня к ней сердце.

— Почти половина нашего населения оказалась в оккупация.

— Я получил письмо без подписи. В нем сообщается, что моя жена жила с фашистами.

— И вы поверили анонимке?

— Не поверил… Но что-то саднит душу.

«Как бы я поступил, оказавшись на его месте? — подумал я. — Все это, конечно, не может не влиять на службу. Недаром говорят: крепка семья — крепка и держава. Не так просто высветить моральные устои человека. Двуличие в жизни напоминает порой заросшую сверху травой трясину, которая ласкает своим видом. Но стоит вступить на нее — и она может засосать тебя. Ревность не всегда голос любви. Бывает, сказывается уязвленное самолюбие».

Беседа наша затянулась, а мне предстояло идти на ночные полеты. Мысль о послеобеденном отдыхе родила новую идею. Савенок и Мартьянов старые друзья, у обоих в семьях творится неладное. Надо послать их с женами в санаторий. Солнце, море, ласкающий теплый воздух — лучшее лекарство от всех душевных и психических расстройств. Великолепная природа смягчает характеры, настраивает на лирический лад, крепит людскую дружбу. Вот только как быть с полетами? Думаю, обойдемся без инспекторов.

3.

Тихая безоблачная ночь. Мы с Мартьяновым в зоне. Высота пять километров. В небе сияние звезд. На земле море огней. А иллюминация кораблей в Финском заливе до того ослепительна, что напоминает цирковое представление.

— Разрешите выполнять задание?

— Выполняйте! — ответил я Мартьянову и тут же услышал голос руководителя полетов подполковника Кадомцева:

— «Орел»-один! Вам посадка! Приказано закрыть полеты.

— Вас понял, — ответил я.

Что это значит? Такие распоряжения зря не отдают. Настроение сразу испортилось, сияние звезд и наземных огней мне уже казалось тревожным. Создалась экстремальная ситуация. Надо было проверить, как Мартьянов воспринял это сообщение. И я решил на время посадки других самолетов разрешить ему дальнейшее выполнение задания. Стало ясно, что он умеет владеть собой. Так же уверенно а четко он приземлил самолет и спокойно зарулил его на свое место. Я поспешил к руководителю полетов, который доложил, что полеты полк закончил без происшествий, но выполнению плана помешала тревога.

— А в чем дело? — спросил я Кадомцева.

— Боевая тревога объявлена всему гарнизону.

— Проверяющих нет?

— Нет.

Странно. Если сверху объявляют тревогу, на аэродром непременно прибывают контролеры. Отсутствие их озадачило меня. Прямо со стартового командного пункта позвонил генералу Петрову. Он ответил не без волнения: