Небо истребителя

За счет цветового решения зал делился как бы на две половины. Радовали глаз умело расставленные турники и брусья, подвешенные к потолку кольца и веревки, площадки для игр в волейбол и теннис. В зале занимались две эскадрильи из полка Осмоловского.

— Денег на снаряды хватило?

— Десять тысяч осталось.

— И душ есть?

— А как же! — с гордостью ответил Дивинец. — Четыре кабины.

После спортивного комплекса осмотрел штаб дивизии. Комнаты были уже распределены по отделам, выделены кабинеты для командования. Полковник Мельников рассказал о состоянии боевой готовности в полках. Дела шли неплохо. Командующий следил за работой дивизии. Все это радовало. Надо было быстрее входить в строй, чтобы без всяких скидок на перерыв взять на себя командование.

Когда я в приподнятом настроении подошел к своему самолету, рядом оказался инспектор ВВС флота подполковник Решетилов. Это меня встревожило: «Уж не получил ли он приказ дать мне провозные полеты на учебном истребителе?» Александр Степанович, обычно улыбчивый, на этот раз официально, с нотками недовольства сообщил:

— У меня есть приказ проверить вашу технику пилотирования на учебной машине.

— Почему же вы пришла не в штаб, а прямо к самолету?

— Помощник командующего по летной подготовке опасался, что я не успею вас перехватить на земле.

— Спасибо за заботу, хотя по всем существующим авиационным правилам я могу вылететь и без контрольно-провозных полетов. Или он мне не доверяет?

Летчику, как в музыканту, нужна постоянная практика. Перерывы в их работе сказываются на мастерстве. Некоторые летчики-истребители так свыкаются с управлением самолетом, что полет для них становится привычкой. А привычка, как говорится, вторая натура. Однако во всем нужна мера, она для каждого летчика разная и зависит от уровня его подготовки. Я могу летать без проверки, если перерыв не превышает трех месяцев. У меня он полтора месяца. Значит, я законно вполне могу обойтись без контрольного полета.

Нового помощника командующего я не знал и не мог понять, что движет им. Или он хочет показать свою власть, или попросту перестраховщик. Сколько вреда принесли она авиации! Известно, что в каждом полете есть риск, готовность к нему приучает летчика к осторожности, а излишнее опекунство расхолаживает и делает его неуверенным в себе.

— А вы лично считаете, что должны лететь со мной? — спросил я Решетилова.

— Вы имеете право на полет без провозных. Я могу доложить, что прибыл, когда вы уже запустили двигатель, и не решился наложить запрет.

Полет я сделал, но на следующий день помощник командующего по летной подготовке Михаил Васильевич Авдеев все же проверил мою технику пилотирования днем в сложных метеоусловиях. После посадки сказал:

— Летаете отлично, — и, как бы извиняясь, добавил: — По правилам я мог бы и не проверять вашу технику пилотирования, но знаю, что комдивы, увлеченные руководством, мало летают, пилотируют неважно.

Он показался мне откровенным, душевным человеком, знающим свое дело. Никакого властолюбия я не усмотрел. На вид спокойный, рассудительный. Лицо доброе. А может, очень хотел показать себя человечным, доброжелательным?

2.

В сентябре 1953 года меня пригласили в Городец иа открытие бронзового бюста. По положению бюст дважды Героя Советского Союза устанавливается на его родине. Я родился в деревне Прокофьево, расположенной в пятнадцати километрах от Городца. Но деревенька попала в разряд неперспективных, в ней осталось всего пять домов. И районные власти решили установить бюст на берегу Волги в Городце, где я учился в школе, жил в детдоме и, работая на брандвахте, получал первую в своей жизни зарплату.

Волжский пароход неторопливо причаливает к деревянной пристани самого древнего города Горьковской области. Городец был построен в 1152 году как военная крепость князем Юрием Долгоруким на почти отвесном, крутом берегу. Городец испытал нашествие хана Батыя, был разрушен, но возрожден на прежнем месте. Затем он был снова сожжен татарским ханом, и в третий раз подвергся нападению казанских татар. Город много раз исчезал с лица земли и каждый раз возрождался.

Автором бюста стала Вера Игнатьевна Мухина. Мне хорошо запомнилась последняя встреча с ней. В октябре 1945 года она заканчивала лепку. Настроение у нее в у меня было хорошее. Работая, она старалась разговорить собеседника, считая, что в мимике часто раскрывается характер человека. На этот раз она поведала мне историю строительства великолепного дома, в котором жила и где находилась ее творческая мастерская. Во время войны она была приглашена на ужин в Кремль. Там к ней подсел американский посол Гарриман. В разговоре он проявил осведомленность о ее творчестве, выразил восхищение многими ее работами. Зная, что у нее нет хорошей мастерской, он предложил построить отдельный коттедж с мастерской. «Вера Игнатьевна, поверьте, вы этого заслуживаете», — уверял он. Она отказалась. А на другой день к ней прибыл человек, представившийся строителем-специалистом, и сказал, что Сталин распорядился построить для нее дом с учетом всех ее пожеланий.