Небо молчаливое

«Вечное безветрие, – думала Эмма, – вечная тишина, будто кто-то закупорил время». Ей не хватало грозы и снега, она тосковала по настоящему ветру и настоящему солнцу. Но было в этой тишине, в этом медленном безвременье что-то, чего она и сама себе не могла объяснить, не могла нащупать. Грозди медленно покачивались, почти остановились. Кофе леденил горло. Эмма чувствовала, что ей это нужно, прямо необходимо, замедлить, зафиксировать душу, точно сломанную руку и не тревожить, пока не срастётся. Год не тревожить. Она помешала соломинкой лед. Кофе, подкрашенный мятным сиропом, пах не похоже на растрёпанные кустики из родительского палисадника. На пальцах остались ароматы травяных свечек. Эмма осмотрела каждую, свечник одобрительно кивал, ему нравилось выполнять заказы ведьмы, а Эмме просто хотелось побыть ещё немного в лавке, заполнить эти длинные три часа хоть чем-то, ни машинным, ни лабораторией. Ей совсем-совсем не хотелось возвращаться на борт Неба. Осточертели коридоры, и вечно тёмный закуток в конце, буфет и рубка. И люди, которым она не поможет, потому что не понимает, как сделать Луи не больно, как убедить Фета, как не злиться, как не бояться Тирхского капитана, как не тянуться к нему, не тянуться и не сбегать. У фонтана сидела утка, чистила перья. Грозди покачивались, встала девушка, помахала подруге. Та увидев её улыбнулась, подскочила и обняла. Девушки замерли друг напротив друга. Эмма чувствовала, как переплетаются ароматы их духов. И вот одна потянулась к другой и очень робко поцеловала, и отстранилась испуганно, но вторая взяла её за руку, и в этом было столько нежности и света.

Эмме нужно было идти. Она опаздывала.

Она вернулась на корабль и снова распахнула шкаф. Красное платье на красных бретельках ждало её. Шелковое платье. Платье-комбинация без рукавов. Эмма почти с ужасом разглядывала свои голые худые руки. Нужно было спешить. Нужно было накрасить губы красной помадой и волосы расчесать. Волосы не закроют предплечий, не закроют дракона. Нужно было идти. Нужно встретиться с Константином и услышать:

– Ого! – Он, конечно, улыбался, он выглядел красивым и властным. Это всё костюм.

На комплимент его «ого» тянуло с большой натяжкой, возможно, он просто не знал, что бы придумать ещё. Про глаза и платье? Наверное, он привык получать, а не придумывать комплименты. Тем более это просто вежливость и не боле. Эмма нервничала, ей было холодно в красном платье, ей казалось, что сейчас из ниоткуда вылезут Эва с Дэвидом и скажут, что она дура и сволочь бесчувственная, татуировку решила сделать, вовремя.

– Что ты сделала с волосами? – вместо них спросил Константин.

– Помыла, – ответила Эмма растерянно и посмотрела на волосы, точно они были чужими. – И расчесала.

Будто раньше она этого не делала.

– Я думал, ты кудрявая, – он всё ещё улыбался. Эвы и Дэвида все ещё не было.

– Нет, – Эмма покачала головой. – Я просто их всё время заплетаю или собираю. Надо почаще расчёсываться, – она хмыкнула.

– Тебе идёт, – просто закончил Константин.

– Спасибо.

– Знаешь что, Эмм, – он остановился, и Эмме тоже пришлось встать. Двери мерцали электрическим синим, безумным, болезненно ярким, как небо октябрьским вечером, как платье на школьный выпускной. У Эммы было именно такое платье. И думать о платье ей было легче. Ей было страшно. Страшно просто быть с людьми. И если бы Эмма следовала своим «страшно», она бы просто убежала вот прямо сейчас. Но Константин стоит рядом, и она прошла, она проехала столько в этом чертовом платье на бретельках. И все видели её, и все видели дракона. Конечно, она шла, обняв себя руками, так чтобы одной левой закрыть правую, чтобы спрятать. А сейчас не спрячешь – Константин взял его под руку. Не так сложно обойти его. Наклониться и под рукой проскочить. Подумает, что странная, что рехнулась совсем? Пусть думает. Будто и так не знает!

– Я люблю тебя.

– Что? – просипела Эмма.

– Я люблю…

Зачем он это говорит?

– Не надо, – попросила она тихо-тихо, слабо-слабо.

«Любит, а через пару дней забудет», – хмуро подумалось Эмме. Любит. Его «любит» не больше «мне нравится донимать тебя, проводить с тобой время». Эмма хмыкнула. В лучше случае. Но вернее будет «хочу с тобой переспать».

– Эмм? – протянул он.

Ах, да она ещё должна ответить!

– Не надо, – только и смогла выдавить Эмма. Где твой непробиваемый цинизм? Пробили? Почему голос такой жалкий? – Не надо, хорошо? И заходить пора.

Он ничего не сказал, опустил руку, кивнул. Обиделся? Злится? Эмма б обиделась. Но что, что она должна отвечать?

– Та дверь? – спросил он очень тускло, равнодушно.

Боги, ну что теперь? Может, поговорить? Извиниться хотя бы? Или… или… Но на что ему такое «прости»?

– Левая, – сказала Эмма, вытряхивая из сумочки паспорт.