Небо над бездной

— Язык общий, степь общая. Когда то давно явились жрецы сонорхи, обратили вудутов в свою веру, а шамбалы не поддались. С тех пор у вудутов все наоборот. Например, вот Хзэ, о котором я вам рассказывал, он у них учитель, пророк.

— Хзэ по шамбальски рак. Если язык один, как же тогда? — спросила Соня.

— Очень просто. Слово в этом значении не употребляют, и все. Болезни называют по русски или по латы ни. Врачи теперь только вудуты. А между прочим, шамбалы как раз были всегда самые искусные лекари. Но об этом нельзя вспоминать.

— Что значит — нельзя? — спросил Дима.

— То и значит. Ни культуры, ни письменности, ни мифологии как бы не существовало. Старики, вроде Дас сама, что то еще помнят.

— То есть был когда то шамбальский алфавит?

— Конечно. Не всегда же мы пользовались кириллицей. Был алфавит, пять тысяч лет назад, а может, и еще раньше. Писали на глиняных табличках, потом на эбру, вроде египетского папируса, делали из растения какого то, но секрет утерян. И самих эбру не осталось. Все забрали сонорхи.

— Может, в раскопках что то обнаружится?

— Не знаю, вряд ли. Остановился маятник.

— Какой маятник?

— Ну, раньше было какое то движение, что то менялось. Вудуты и шамбалы воевали, мирились, опять воевали, то одни побеждали, то другие. Маятник качался, а сейчас остановился. Девяносто лет вудуты наверху, шамбалы внизу. Остановился маятник.

— Почему? — спросила Соня.

Фазиль как будто не услышал вопроса. Узкие глаза смотрели сквозь Соню.

— Фазиль, — окликнул его Дима, — но у вас тут живет много ссыльных, из России, из Прибалтики. Они тоже делятся на вудутов и шамбалов?

— Не все. Только если женятся или замуж выходят за местных. — Он поднялся. — Ладно, пора нам. Ждут в бутике. Банкет начинается рано, надо вещи ваши забрать от Эльзы. Пусть пока у меня в багажнике полежат.

— Нам счет не принесли, — сказал Дима.

— Какой счет? Вы гости! Не обижайте Рустамку, у него и так проблемы.

Рустамка вышел проводить их.

— Б б буду ждать в в вас, к Эльзе н не в возвра щайтесь. — Он собирался сказать что то еще, но не получилось или не захотел, потому что за спиной у него маячил официант с лицом китайского болванчика.

Мюнхен, 1922

Дождь затих, но сильно похолодало, ветер рвал из рук огромные черные зонты, которые Федор и доктор Крафт позаимствовали в отеле. Деревья вдоль аллеи скрипели, клонились, с голых веток в лицо летели брызги.

— Я узнал о вас от генерала Данилова, зятя Микки, — сказал доктор. — В Берлине за вами следили люди из «Ледового похода». Слышали о такой организации?

— Да, конечно. Данилов — один из ее руководителей.

— Вот потому они вас и вели. Можно сказать, охраняли. Там еще были наблюдатели, один явился к вам в пансион. Он работает на ЧК. Видите, как много я о вас знаю, — доктор улыбнулся, — это все Павел. Он чудесный человек, умница, рвется воевать с большевиками… Ладно, у нас не так много времени. Расскажите мне о Микки.

— Михаил Владимирович написал вам письмо. Но дело в том, что люди, которые меня сюда отправили, они не знают… Не должны знать… — Федор запнулся и почувствовал, что краснеет.

Доктор тронул его плечо и ободряюще улыбнулся.

— Люди, которые вас отправили, интересуют меня значительно меньше, чем Микки. Ну, где же письмо?

— Я не решился везти его через границу, выучил наизусть.

— И можете пересказать дословно?

— Попробую. — Федор остановился, стал поправлять согнувшуюся спицу зонта.

Руки слегка дрожали, он то и дело оглядывался, прислушивался к шуму ветра, скрипу стволов, шороху веток.

— Закройте зонт, дождь кончился. Не волнуйтесь, мы тут с вами одни.

— «Дорогой Эрни…» — Федор глубоко вздохнул, откашлялся и прочитал все письмо, от начала до конца, без запинки.

Доктор шел рядом, низко опустив голову, слушал молча и потом продолжал молчать еще несколько минут. Достал портсигар, протянул Федору. Ветер задувал спички.

— Вон там беседка, внутри должны быть скамейки. Пойдемте, там по крайней мере сухо и не так дует.

Посреди лужайки, на пересечении аллей, возвышалось круглое сооружение неоклассического стиля, с толстыми ободранными колоннами.

— Ответ я напишу, но, конечно, не сразу, — сказал доктор, усаживаясь на каменную скамью. — Микки задал непростой вопрос, мне нужно подумать.

Федору удалось наконец зажечь спичку.

— Сколько вам лет? — внезапно спросил доктор.

— Тридцать два.

— Советую отрастить бороду. Вам с трудом дашь двадцать.

— Спасибо.

— Вы не дама, и это не комплимент. Когда я увидел вас в обеденном зале, заподозрил подвох. От Гурджие ва можно всего ожидать. В первую минуту мне показалось, он дурачит меня, вместо Федора Агапкина, с которым я собирался встретиться в Берлине через пару дней, притащил сюда в Мюнхен какого то глухонемого юношу. Ладно, выкладывайте, чего хочет от меня господин Ульянов?

— Ему кажется, что вы знаете, чем он болен. Вернее, почему он болен и сколько ему осталось. На самом деле отправил меня к вам не он, а Глеб Бокий и поручил задать вам именно эти два вопроса: почему и сколько?

— Бокий? Юный мистик, мечтавший найти в Монгольских степях трон Чингисхана? Кто он теперь, этот юноша? Видный чекист?